пользе и вреде истории для жизни», – вышедшая в феврале, полна рассуждений, весьма далеких от интересов Вагнера.

В том же месяце финансовые сложности в Байрейте были временно улажены с помощью субсидии, предоставленной королем Людвигом, и после внесения некоторых изменений в план действий дата проведения первого фестиваля была утверждена на лето 1876 г. Между тем Вагнер спешно заканчивал «Go tterdammerung» («Падение богов»). Он был погружен в партитуру, когда Ницше навестил его в частном порядке, и этой встрече суждено было стать последней. Она была довольно тягостной, и поведение Ницше четко свидетельствует о том, что чувства его к Вагнеру на тот момент были крайне противоречивы. В течение весны и лета он писал третью часть «Размышлений» – «Шопенгауэр как учитель», и собственная работа в себе и для себя начинала казаться ему гораздо важнее, чем все его старания в качестве простого приложения к Вагнеру. Это явствует из письма к Герсдорффу от 4 июля. Герсдорфф, который по-прежнему жил душа в душу с Вагнером, похоже, почувствовал охлаждение Ницше к маэстро; Ницше пытается возражать, но несколькими строками ниже уже теоретически допускает это, поскольку видит тому оправдания. Даже в пределах короткого письма он уже не способен на постоянное отношение.

«Как тебе пришла в голову странная мысль, что я был принужден посетить Байрейт под угрозой? – спрашивает он. – Можно подумать, что я не хотел ехать туда по собственной доброй воле. Но ведь я же был в числе гостей Байрейта дважды в прошлом году и дважды в позапрошлом – и всегда приезжал из Базеля… Мы оба знаем, конечно, что Вагнер по натуре сильно склонен к недоверию, – но я никогда не считал возможным еще более возбуждать это недоверие. Наконец – вспомни, что у меня есть обязанности по отношению к себе, которые очень трудно исполнять при моем ущербном состоянии здоровья. На самом деле никто не может меня к чему-то вынуждать».

Месяц спустя он приехал в Байрейт и прожил у Вагнеров в их новом доме – Ванфриде – до 15 августа. Зачем он поехал? В вышеприведенном письме он отговаривает Герсдорффа от поездки в Ванфрид на том основании, что «в их доме и их жизни теперь неразбериха, и время самое неподходящее». Вагнеры переехали в Ванфрид 28 апреля; с тех пор прошел уже месяц, но Вагнер был занят еще более, чем когда-либо. Оркестровка заключительного акта «Кольца Нибелунга» была самой грандиозной задачей подобного рода, даже в ряду тех, которые ему уже приходилось решать, и одно это исключало всякую ненужную паузу. («Gotterdammerung», а заодно и все «Кольцо Нибелунга», было завершено 21 ноября.) Плюс к тому он уже начал репетиции первых частей тетралогии и был занят этим на протяжении всего августа. (Ему в помощь в Ванфриде поселился пианист Карл Клиндворт.) Приезд Ницше был неожиданным и не слишком желанным – примерно таким, каким в его понимании и должен был быть. А может быть, он потому и приехал – чтобы раздосадовать Вагнера? Если так, то он преуспел.

8 и 9 июня Ницше побывал на двух концертах, которые дал в Базеле Брамс. Музыка Брамса мало трогала его, но в своих записках того периода он упрекнул Вагнера в том, что тот не способен оценить качества другого великого немецкого композитора, их современника. Не секрет, что Вагнер недолюбливал Брамса как человека и не мог участливо отнестись к нему как композитору, а в легионах Вагнера презрение к Брамсу было почти догмой. Поэтому тот факт, что Ницше захватил с собой в Ванфрид фортепьянные ноты «Triumphlied» Брамса и оставлял их на фортепьяно в музыкальном кабинете, можно расценивать только как преднамеренный злой умысел. Он постоянно играл оттуда пьесы, а когда ноты убирали, клал их обратно туда же. Это был большой том в красном переплете, и каждый раз, когда Вагнер входил в комнату, он натыкался на этот том с ненавистным именем, начертанным поперек обложки. В конце концов разыгралась сцена, героями которой стали Вагнер с красным от ярости лицом от умышленной, по его мнению, провокации со стороны Ницше, и Ницше (согласно Элизабет), молчаливый и застывший, как лед. Надо полагать, Элизабет говорит правду: Вагнер славился неумением сдерживать себя, но буря, сопровождавшая этот эпизод, была столь оглушительной силы, что быстро иссякла; Ницше, наоборот, был слишком сдержан и совершенно не способен сотрясать воздух громовыми раскатами, поэтому природе обоих мужей вполне соответствует ситуация, когда Вагнер шумел и бушевал, а Ницше оставался молчалив. Однако это не значит, что он остался равнодушен: вместо того чтобы реагировать на реальное или казавшееся реальным оскорбление прямым отпором, как это делал Вагнер, он затаивал обиду в сердце и жил с ней долгие годы; и можно с полной уверенностью утверждать, что, когда в 1888 г. он приступал к работе над своими антивагнеровскими записками, сцена августа 1874 г. отчетливо стояла перед его мысленным взором.

Его выходку с нотами Брамса следует оценивать как преднамеренную (и успешную) попытку рассердить Вагнера: это было восстанием в миниатюре. После того как 15 августа Ницше уехал в компании Овербека, они с Вагнером не виделись вплоть до июля 1876 г., то есть почти два года. За этот промежуток времени его внутренний конфликт обострился. Здоровье его ухудшалось, и 2 января 1875 г. он написал Мальвиде фон Мейсенбуг письмо из Наумбурга, где в тот год справлял Рождество:

«Вчера, в первый день года, я заглянул в будущее и содрогнулся. Жизнь пугающа и враждебна – я завидую всякому, кто основательно и по-настоящему мертв».

Герсдорффу он написал в июне, что ему было так плохо – «головные боли самого мучительного свойства, длящиеся по многу дней и возобновляющиеся с интервалом всего лишь несколько суток, с частой многочасовой рвотой, не позволяющей мне что-нибудь съесть», – что доктор велел ему забыть о поездке в Байрейт на летние репетиции. Он просит Герсдорффа подготовить Вагнера к новости, что его не будет: «Вагнер разозлится; меня это тоже злит». Как уже говорилось, вместо Байрейта он уехал в Штайн, и нужно прочесть его письма оттуда к Роде, Герсдорффу и другим, чтобы уяснить его душевное состояние на тот момент. Это отнюдь не письма инвалида, и действия, описанные в них, – купание ранним утром в воде, чересчур холодной для других пациентов, двухчасовые прогулки перед завтраком – предполагают, что писатель не был настолько болен, чтобы присутствие в театре оказалось ему не по силам. Действительно, едва он прибыл в Штайн, как почувствовал себя намного лучше и к своему прежнему состоянию вернулся только по возвращении в Базель. Здесь