А она отвечала: «Да, мистер Родд» — и хихикала и стыдливо присаживалась на край его кровати, чтобы выкурить с ним по сигаретке. Как школьница. Я помню, как Пол сказал:

— Ты что, действительно считаешь, что социалист может себе позволить добиваться всего, чего он хочет, выставляя старую женщину на посмешище?

— Я помогаю ей заработать кучу денег.

— Я говорю о сексе, — пояснил Пол.

А Вилли сказал:

— Я не понимаю, о чем ты.

И он действительно не понимал. По сравнению с женщинами мужчины гораздо менее чувствительны в отношении того, как они используют свою сексуальную привлекательность, гораздо менее честны.

Итак, отель «Гейнсборо» был для нас дополнительной площадкой для разворачивания деятельности Клуба левых и нашей партийной группы; и в нашем сознании он ассоциировался с нелегким трудом.

В отель «Машопи» мы впервые поехали, повинуясь внезапному импульсу. Нас туда направил Пол. В тот день он летал где-то в тех краях, и его самолет был вынужден совершить посадку из-за внезапно налетевшей бури; он возвращался домой на машине вместе с инструктором, а по дороге они заехали в отель «Машопи», чтобы там пообедать. В тот вечер он пришел в «Гейнсборо» в очень приподнятом настроении, ему хотелось поделиться радостью с нами.

— Вы не поверите, — в самой гуще буша, в окружении копи[9]и дикарей, и вообще посреди всей этой экзотики, стоит отель «Машопи», а в нем — бар, а в баре — дартс и силомер за полпенни, и настоящий бифштекс, и кулебяка с почками, которую подают с термометром, показывающим ровно девяносто градусов, а в довершение всего — мистер и миссис Бутби, — а они чертовски похожи, ну точь-в-точь, вылитые Гэтсби, — помните? Та парочка, державшая паб в Эйлсбери? Бутби словно и носа никогда не высовывали из Англии. Клянусь, он старшина в отставке. Старшина, и все тут.

— Тогда она — бывшая барменша, — сказал Вилли, — и у них есть миленькая дочка, которую они мечтают выдать замуж. Помнишь, Пол, как бедная девочка не могла глаз от тебя оторвать, там, в Эйлсбери?

— Конечно, вы, жители колоний, не в состоянии оценить утонченной несуразности подобного места, — сказал Тед. Для шуток такого рода мы с Вилли играли роль жителей колоний.

— Старшина в отставке, который, казалось бы, никогда и носа не высовывал из Англии, — типичный хозяин половины баров и отелей в этой стране, — сказала я. — В чем вы могли бы сами убедиться, если бы хоть раз сумели вырваться из «Гейнсборо», к которому вы так прилипли.

Для шуток такого рода Тед, Джимми и Пол делали вид, что они так сильно презирают жизнь колонии, что не знают о ней ровным счетом ничего. Но разумеется, они были прекрасно информированы обо всем.

Было около семи вечера, и в «Гейнсборо» дело неумолимо шло к ужину. Жареная тыква, тушеная говядина, компот.

— А давайте поедем да и посмотрим на это местечко, — сказал Тед. — Прямо сейчас. Мы можем выпить там по пинте пива и еще успеем на автобус, чтобы вернуться в лагерь. — Он предложил нам это с присущим ему горячим энтузиазмом; как будто поездка в «Машопи» непременно должна была оказаться самым удивительным приключением из всех, что выпадали ему когда-либо в жизни.

Мы посмотрели на Вилли. В тот вечер Клуб левых, находившийся тогда в зените своей деятельности, проводил митинг. Ожидалось, что все мы на него собирались пойти. Никогда прежде, ни единого разу, мы не уклонялись от исполнения своего долга. Но Вилли согласился, как-то буднично и между прочим, словно это было самым обыкновенным делом:

— Да, мы вполне можем себе это позволить. Сегодня вечером, в качестве исключения, пусть тыкву миссис Джеймс съест кто-нибудь другой.

У Вилли была дешевая машина, которая до него уже сменила четырех владельцев. Мы набились в нее впятером и отправились в отель «Машопи», который находился примерно в шестидесяти милях от города. Я хорошо помню тот вечер: погода была ясная, но в воздухе было разлито напряжение, — яркие низкие звезды тяжело мерцали в ожидании грозы. Мы ехали среди характерных для этой части страны небольших холмов, копи, представляющих собой груды гранитных валунов. Камень был заряжен жарой и электричеством, и волны горячего воздуха как мягкие кулачки ударяли нам по лицам, когда мы проносились мимо них.

Мы приехали в отель «Машопи» около половины девятого и обнаружили, что ярко освещенный бар забит до отказа местными фермерами. Бар был небольшим и ярким, отполированное дерево обшивки и отполированный черный пол так и сияли. Как Пол и говорил, там были видавшая виды мишень для игры в дартс и дешевый силомер. За стойкой бара стоял мистер Бутби, мужчина шести футов росту, дородный, с сильно выступающим животом, с прямой негнущейся как доска спиной, с тяжеловесным, покрытым проступившими от чрезмерных возлияний прожилками лицом, чье выражение определялось пронзительным, холодным взглядом выпуклых глаз. Он узнал Пола, которого видел в середине дня, и поинтересовался у него, как продвигается ремонт самолета. Самолет при посадке не пострадал, но Пол пустился в долгий рассказ о том, как в крыло самолета ударила молния и как он с парашютом приземлился на вершины деревьев, зажимая под мышкой инструктора, — все это было так откровенно неправдоподобно, что мистер Бутби с самых первых его слов смотрел на парня тяжелым взглядом. И все же Пол довел свой рассказ до конца с такой искренней и почтительной грациозностью, что, когда он завершил его словами: «Мое дело не вопросы задавать, а летать и помирать», галантно смахивая воображаемую шутовскую слезу, мистер Бутби все-таки нехотя испустил небольшой смешок и предложил Полу чего-нибудь выпить. Пол рассчитывал, что он получит угощение за счет заведения, в качестве, так сказать, награды для героя; но мистер Бутби в ожидании денег протянул руку вперед и, прищурив глаза, уставился на молодого человека немигающим взглядом, словно говоря: «Да, я знаю, все это не шуточки, и, дай я тебе волю, ты бы выставил меня полным болваном». Пол расплатился, сделав это очень изящно, и продолжил беседу. Через несколько минут он, так и сияя, вернулся к нам, чтобы сообщить, что мистер Бутби был сержантом полиции американских бойскаутов; что он женился, когда приехал на побывку в Англию, и что жена его в то время работала за стойкой бара; что у них есть дочь восемнадцати лет отроду, и что они заправляют этим отелем вот уже одиннадцать лет.

— И делаете вы это восхитительно, — мы слышали, как Пол это говорил. — Мне очень понравился сегодняшний обед.

— Но уже девять, — добавил Пол, — и кухня закрыта, и наш хозяин не предложил нам поужинать. Итак, меня постигла неудача. Мы будем умирать с голоду. Простите мне мою ошибку.

— Поглядим, что можно сделать, — сказал Вилли.

Он направился к мистеру Бутби, заказал виски и через пять минут добился того, что кухню и столовую открыли специально для нас. Я не знаю, как он это проделал. Начать с того, что в этом баре, до отказа заполненном обожженными солнцем фермерами в нарядах цвета хаки и их безвкусно одетыми женами, Вилли смотрелся крайне экстравагантно, и с той минуты, как он вошел, он притягивал взгляды всех посетителей. Он был одет в элегантный чесучовый костюм кремового цвета, его черные как смоль волосы сияли в ослепительном свете ламп, лицо было бледным и городским. На своем слишком безупречном и в то же время откровенно немецком английском Вилли сказал, что он и его хорошие друзья не поленились проделать весь этот путь от города до отеля «Машопи» специально для того, чтобы отведать блюда местной кухни, о которой они весьма наслышаны, и что он не сомневается в том, что мистер Бутби их не разочарует. Он говорил с точно такой же скрытой и высокомерной жестокостью, что и Пол, когда тот рассказывал о своем спуске на парашюте, и мистер Бутби, положив руки на стойку бара, стоял и молча его слушал, глядя на посетителя немигающим ледяным взглядом. Закончив свою речь, Вилли спокойно достал бумажник и извлек банкноту достоинством в один фунт. Думаю, никто не осмеливался предлагать мистеру Бутби чаевые вот уже много лет. Мистер Бутби ответил не сразу. Он подчеркнуто медленно повернул голову, и глаза его выпучились еще больше, чем обычно, когда он, прищурившись, начал разглядывать Пола, Теда и Джимми, стоявших с большими пивными кружками в руках, оценивая всех троих с точки зрения их финансовых возможностей. Потом он обронил: