— Посмотрю, что там может сделать моя жена. — И он вышел из бара, оставив банкноту в один фунт лежать там, куда Вилли ее положил. Подразумевалось, что Вилли должен ее забрать; но он оставил ее лежать там и вернулся к нам.

— Никаких проблем, — заявил он.

Пол тем временем уже увлек беседой какую-то фермерскую дочь. Это была хорошенькая девушка, примерно лет шестнадцати, невысокая и довольно плотненькая. Одета она была в муслиновое платье в цветочек, отделанное оборками. Пол стоял прямо перед ней, высоко подняв зажатую в руке пивную кружку, и говорил красивым голосом, в непринужденной и приятной манере:

— С той минуты, как только я зашел в этот бар, я все хотел вам сказать, что не видел платья подобного вашему с тех пор, как я последний раз был в Эскоте[10]три года назад.

Девушка словно находилась в состоянии гипноза. Ее щеки пылали. Но я думаю, что через минуту она бы поняла, что Пол ей дерзит. Но тут Вилли положил руку ему на плечо и сказал:

— Пойдем. Этим мы займемся позже.

Мы вышли на веранду. На другой стороне дороги росли эвкалипты, их листья поблескивали в лунном свете. Неподалеку стоял поезд, со свистом выпуская на рельсы пар и воду. Тед сказал тихо и страстно:

— Пол, ты самый сильный аргумент из всех мне известных в пользу того, чтобы расстрелять весь высший класс целиком и от всех вас избавиться.

Я сразу же с этим согласилась. Это был далеко не первый подобный случай. Примерно за неделю до этого высокомерие Пола так разозлило Теда, что он по-настоящему вышел из себя и, побелев и сильно изменившись в лице, сказал, что он больше никогда не станет даже разговаривать с Полом.

— Или с Вилли, — заявил он тогда. — Вы одним миром мазаны.

Мы с Мэрироуз потратили далеко не один час на то, чтобы убедить его вернуться в наши ряды. Но сейчас Пол легко сказал:

— Девушка никогда не слышала об Эскоте, а когда она узнает, что это такое, будет польщена.

— Нет, не будет. Не будет. — Это все, что сказал Тед после долгой паузы.

Последовало молчание, во время которого мы наблюдали за плавным колыханием серебряных листьев, а потом:

— Какого черта. Вам этого никогда не понять, никогда в жизни, ни один из вас этого не поймет. А мне все равно.

Фраза «А мне все равно» была сказана совершенно несвойственным Теду тоном, почти легкомысленно. И он засмеялся. Я никогда не слышала, чтобы он так смеялся. Мне стало нехорошо, как во время морской качки, — потому что мы с Тедом всегда в этой битве были союзниками, а теперь он меня покинул.

Основное здание отеля стояло прямо у главной дороги и вмещало в себя бар и столовую с прилегающими к ней кухонными помещениями. Вдоль фасада шла веранда, поддерживаемая деревянными колоннами, увитыми ползучими растениями. Мы сидели на скамьях молча, позевывая, внезапно ощутив сильную усталость и голод. Вскоре миссис Бутби, которую муж вызвал из дома, пригласила нас в столовую, а затем снова заперла двери, чтобы никто из путников не смог туда проникнуть и потребовать еды. Это была одна из основных дорог колонии, и на ней всегда было много машин. Миссис Бутби была крупной, склонной к полноте женщиной, с очень простой наружностью, с пылающим лицом и бесцветными, туго завитыми волосами. Она носила тугие корсеты, и сзади у нее резко выступали ягодицы, а спереди высоко прилаженной полкой стояла грудь. Она была доброй и милой, в ней одновременно читались и готовность угодить, и чувство внутреннего достоинства. Миссис Бутби извинилась, что, поскольку мы приехали так поздно, она не сможет накормить нас полноценным обедом, но пообещала сделать все возможное для того, чтобы мы остались довольны. Затем, кивнув нам и пожелав спокойной ночи, она оставила нас на попечение официанта, имевшего мрачный вид из-за того, что ему приходится работать, когда рабочий день давно уже закончился. Мы получили щедрые порции прекрасного пышного ростбифа, жареный картофель, морковь. За этим последовал яблочный пирог, политый сливками, и местный сыр. То была типичная для английского паба трапеза, приготовленная заботливой рукой. В большой столовой стояла тишина. Все столы сияли готовностью к завтраку следующего дня. Окна и двери были занавешены тяжелой льняной тканью с цветастым узором. Свет фар проезжавших мимо машин то и дело падал на льняные занавеси, на несколько мгновений стирая рисунок и оставляя только красные и синие сердцевинки цветов, которые ярко сияли в воздухе, пока ослепительный свет приближался и уносился прочь, в сторону города. Всем нам хотелось спать и не очень хотелось разговаривать. Но через некоторое время мне стало лучше, потому что Пол и Вилли по своему обыкновению обращались с официантом как со слугой, отдавая распоряжения и требуя то одного, то другого, и неожиданно Тед пришел в себя и начал говорить с официантом как с равным, делая это даже теплее, чем обычно, и я поняла, что ему стыдно за тот небольшой эпизод на веранде. Пока Тед расспрашивал официанта о его семье, работе, о его жизни и рассказывал о себе, Пол и Вилли просто молча ели, как они всегда это делали в таких случаях. Они уже давно ясно выразили свое мнение по этому вопросу.

— Тед, ты что, воображаешь, что если ты будешь добреньким с прислугой, то поспособствуешь этим продвижению дела социализма?

— Да, — сказал Тед.

— Тогда я ничем не могу тебе помочь, — заявил Вилли, пожимая плечами и давая ему понять, что он безнадежен.

Джимми требовал, чтобы принесли еще выпивки. Он уже был пьян; он напивался быстрее всех, кого я когда-либо знала. Вскоре пришел мистер Бутби и сказал, что как путешественники мы имеем право на выпивку, тем самым ясно дав нам понять, почему нам вообще позволили обедать в столь поздний час. Но вместо тех крепких напитков, которые хозяин предлагал нам заказать, мы попросили вина, и он принес нам охлажденного белого вина из Кейпа. Вино оказалось очень хорошим, и нам не хотелось переходить на грубое бренди из Кейпа, которое затем принес мистер Бутби, но мы его выпили, а потом мы выпили еще немного вина. Затем Вилли заявил, что мы все приедем на следующие выходные, и спросил мистера Бутби, сможет ли он подготовить для нас комнаты. Мистер Бутби сказал, что запросто, и выставил нам такой счет, что мы едва наскребли денег, чтобы его оплатить.

Вилли никого из нас не спросил, можем ли мы приехать на выходные в «Машопи», но идея показалась нам хорошей. Обратно мы ехали сквозь теперь уже прохладный лунный свет, в долинах лежал холодный белый туман, было уже очень поздно, и мы все как-то сжались в комочки. Джимми напился до бесчувствия. Когда мы вернулись в город, было уже слишком поздно, и парни не могли добраться до своего лагеря; поэтому они расположились в моей комнате в «Гейнсборо», а я пошла в комнату Вилли. В таких случаях они вставали очень рано, около четырех, и шли на окраину нашего маленького городка, а там дожидались попутных машин, которые подбрасывали их до лагеря, где они должны были приступить к выполнению полетов около шести, с восходом солнца.