и понимает, и не понимает этого. Она всегда будто развлекалась с тем, что называют «непоследовательностью», то есть обращала внимание на наличие пропусков во времени или смысле, на этакие незаполненные бреши между причиной и следствием. Также она вовсю веселилась, придумывая самую необычную ложь, которую она рассказывала либо для того, чтобы озадачить людей, либо для того, чтобы казаться лучше. Трудно сказать, сколько раз она даже меня умудрилась направить по ложному пути. Я подношу карту к свету и внимательно рассматриваю бассейн реки Деруэнт. Потом оборачиваюсь и смотрю на мать, лежащую на постели. Простите мне подобные анатомические сравнения – я бы и рада была сравнить это с чем‐то другим, – но на карте бассейн Деруэнт с ее рукавами и водохранилищами выглядит чрезвычайно похожим на схематичное изображение женских репродуктивных органов. Не детальное, конечно, а всего лишь в том виде, в каком эту схему обычно преподносят студентам-медикам на первом году обучения или детям, которые упорно продолжают расспрашивать, откуда они появились на свет. Один яичник – это водохранилище Деруэнта, второй – Хогг Фарм. Этот второй рукав спускается от Андербенка к Коксбриджу. А первый – через деревню Деруэнт, прямо мимо ратуши, школы и церкви, а затем через также утонувшую деревушку Эшоптон тянется к «шейке матки», то есть к Лейдибауэр-Хаус и Ледибауэр-Вуд. Отсюда течение реки устремляется к плотине у Йоркширского моста и мчит дальше, в большой мир.

Теперь‐то я уже знаю, что, прежде чем затопить деревню, ее буквально стерли с лица земли. Разнесли вдребезги камень за камнем. А чтобы снести домик священника, довольно долго выжидали, пока не умер тамошний викарий. Меня прямо‐таки преследуют мысли о старинной ратуше Деруэнта и о той мелкой речушке, что когда‐то протекала с нею рядом; там был еще мост для вьючных лошадей, к которому вела верховая тропа. Все это тоже было уничтожено. Что касается ратуши, то сперва продали все, что было можно продать. Полы из центрального зала – отличные дубовые доски – ушли оптом за 40 фунтов. Дубовые панели, снятые со стен, продавались по цене 2 шиллинга и 6 пенсов за квадратный фут.

В деревне Деруэнт была церковь Святых Якова и Иоанна, где имелись священный серебряный башмак, старинная купель, которую язычники некогда использовали в качестве вазы для цветов, солнечные часы и четыре колокола. Во дворе этой церкви были похоронены 284 человека, но отчего‐то нигде не нашлось свободного местечка, чтобы перенести туда их останки, вдруг ставшие бездомными. Тогда Управление водными ресурсами решило похоронить их на своей территории. Но тут владелец соседнего дома, кстати, одного-единственного там, поднял жуткий скандал, и от этой идеи пришлось отказаться. По всему выходило, что останки бывших жителей Деруэнта так и уйдут под воду.

И все же в конце концов приют им нашелся: на церковном дворе в Бамфорде. Трупы один за другим эксгумировали и регистрировали их состояние – «полный скелет», описан был также характер подпочвы, то, в каком состоянии пребывал гроб и на какой глубине он находился. За все это Управление водными ресурсами уплатило 500 фунтов. И вот наконец останки были захоронены на новом месте. Епископ даже отслужил заупокойную службу.

В течение всего 1944 года вода медленно, но неуклонно поднималась, и к июню 1945‐го над ее поверхностью остались видны лишь пара каменных воротных столбов да шпиль церкви.

В детстве мне часто рассказывали, подавая это КАК НЕПРЕЛОЖНЫЙ ФАКТ, что, если случалось жаркое сухое лето, шпиль церкви в Деруэнте поднимался над водой значительно выше и выглядел совершенно фантастично – такой одинокий под палящим солнцем.

Но и это тоже неправда.

Церковная звонница была взорвана в 1947‐м. У меня даже фотография есть: звонница только что взорвана, осыпается на глазах и вот-вот соединится на земле с остальными руинами. Но когда я показывала эту фотографию Веронике, та все равно не желала мне верить и без конца твердила, как я надоела ей со своими глупостями. Она словно говорила: а мне плевать на доказательства! У нее имелись собственные версии прошлого и способы защитить свою точку зрения.

Иногда Вероника что‐то вязала – просто чтобы занять время. Именно «что‐то», потому что я никогда не была уверена, есть ли у данного предмета будущее и будет ли Вероника когда‐либо это носить за пределами больничной палаты. Принимаясь вязать, она так расставляла локти, что острия спиц всегда оказывались направлены прямо на меня. А если в этот момент входила сиделка, Вероника тут же роняла свое «грозное оружие», пряча его в складках простыни, и сладко-сладко улыбалась.

* * *

Каждую субботу в том поселке, где Вероника выросла, случались драки англичан с ирландцами. Это происходило всегда на одной и той же улице, именуемой Прибрежной. Ребенком я часто играла в этом уединенном болотистом месте среди зарослей камыша и тростника. («Чтобы к половине восьмого была дома!» – всегда предупреждала меня Вероника.) Мне кажется, те драки все же были не совсем всерьез. Они, скорее, напоминали этакий изящный менуэт с разбитыми бутылками в руках. В конце концов, ведь в следующую субботу вечером они все равно должны были бы снова встретиться и исполнять те же самые па.

Нет, на мой взгляд, именно уроженцы Дербишира были по-настоящему дикими. Помню, например, двух братцев, которые обходили паб за пабом, рекламируя друг друга: мой брат – вот он, полюбуйтесь, – готов сразиться с любым здешним жителем как в бою, так и в соревновании по бегу, по прыжкам или по игре в крикет или даже в пении. Кстати, один из этих братьев, играя в крикет, сломал себе карьеру тем, что во время своего единственного первоклассного матча, озлившись, сбил с ног рефери. А второй, пробираясь как‐то домой при лунном свете, зарезал человека, а потом попросту перебросил труп через какую‐то каменную изгородь, сел на корабль и уплыл в Америку. Еще до своего бегства он как‐то прошел по вьючной тропе от Глоссопа до Деруэнта в компании одного типа, который выдавал себя за врача, но, как выяснилось впоследствии, на самом деле был сумасшедшим убийцей, сбежавшим из заключения.

Мне всегда нравилось представлять себе всякие возможные перекрестные родственные связи. А что, если тот «врач» тоже был моим дальним ирландским родственником, который оказался психически нездоров и был приговорен к содержанию в сумасшедшем доме? Я попыталась донести смысл своих теоретических выкладок до Вероники и прикинуть, подходят ли мне хоть как‐то называемые ею даты. Но она, разумеется, тут же заявила, что ей абсолютно ничего не известно ни о вьючной тропе, ни о сумасшедших.