Люкс пожимает плечами.

— Вот, — говорит. — То, что надо. Почему ты не пишешь об этом?

— Я бы никогда не написал ничего такого и не выложил в сеть, — говорит он.

— Почему? — говорит Люкс.

— Слишком уж настоящее, — говорит Арт.

Время рождественского обеда. Его мать отказалась выходить из своей комнаты ради него. Она также отказалась выходить из своей комнаты ради Люкс («Шарлотты»). Но, словно по команде, она появляется в дверях, прислоняясь к косяку, словно померкшая голливудская звезда, в тот самый момент, когда Айрис вносит еду и ставит ее на стол.

— Соф, — говорит Айрис.

— Айрис, — говорит его мать.

— Давно не виделись, — говорит Айрис. — Ты как?

Его мать поднимает брови. Она подпирает щеку ладонью. Садится за накрытый стол.

— Я особо есть не хочу, — говорит она.

— По тебе и видно, — говорит Айрис.

— Вам что, не нравится еда, миссис Кливз? — говорит Люкс.

— Я страдаю от того, Шарлотта, что некоторые называют дурным предчувствием, а я сама называю уверенностью в том, что вся еда, которую я ем, меня отравляет, — говорит его мать.

— Какой кошмар, — говорит Люкс. — Неважно, предчувствие это, или уверенность, или и то и другое одновременно.

— Вы прекрасно меня понимаете, — говорит его мать.

Внутри Арта борются ревность и раздражение. Он молчит. Айрис входит с жареной картошкой на подносе и садится. Все чокаются за Рождество, кроме его матери, которая отказывается пить вино.

— Я занимала комнату, в которой раньше жили птицы, — говорит Айрис.

— Все сейчас слегка изменилось, — говорит его мать, словно обращаясь ко всем присутствующим.

— У меня остались хорошие воспоминания об этом месте, — говорит Айрис. — Ты сделала здесь ремонт, Соф?

Айрис здесь жила? Это правда? Но его мать говорит, словно экскурсовод, как будто комната переполнена приезжими, отделенными от нее стеклянной перегородкой.

— Я купила дом вместе с землей в том самом виде, в каком вы видите его сейчас, — говорит она, — после того как кто-то великодушно возродил его к жизни из ветхого и полуразрушенного состояния. Меня впечатлила концепция людей, которые его отремонтировали. Разумеется, я знала о доме и раньше, за несколько лет до этого. Когда я приехала взглянуть на него во второй раз, я была приятно удивлена, что он в гораздо лучшем состоянии.

Айрис окидывает взглядом столовую.

— Это была оранжерея, — говорит она. — Окна вдоль всей стены, и они выходили прямо на юг — в сад. Мечта! Интересно, кому стукнуло в голову закрыть весь этот свет.

Она поворачивается к Арту:

— Вообще-то мы жили не здесь. Это было еще до тебя. Мы с тобой жили в Невлине. Мы ходили смотреть на яму, которую вырыли в память о погибших горняках. Такое место с поросшими травой сиденьями — помнишь?

— Нет, — говорит он.

— Ничего. Зато я помню, — говорит Айрис.

Как только Айрис уходит на кухню, его мать подается вперед.

— Ты никогда с ней не жил, Артур. Он никогда с ней не жил, Шарлотта. Он немножко жил с моим отцом, когда еще был дошкольником, а мне приходилось часто ездить за границу. Но с ней — никогда.

Его мать кладет в свою обеденную тарелку один кочанчик брюссельской капусты и половинку картошки. Наливает сбоку немного подливки. Все остальные едят. Его мать не притрагивается ни к капусте, ни к картошке. Она окунает вилку в подливку и затем прикладывает кончик к языку.

Все молчат. Затем Люкс/Шарлотта, наблюдавшая за тем, как его мать не ест, говорит:

— В христианстве меня вот что интересует.

— Что? — говорит Арт.

— Ясли, — говорит Люкс. — Почему они положили младенца в ясли? В смысле в песне и в рассказе.

— Это не песня и не рассказ, — говорит его мать. — Это истоки христианства.

— Ну я-то сама не христианка и не разбираюсь во всех ответвлениях, — говорит Люкс. — Потому и спрашиваю. Почему именно в ясли?

— Бедность, — говорит Айрис.

— «Никакой колыбели», — говорит его мать. — Негде было достать кроватку.

— Да, но почему подчеркивается, что это именно ясли? И почему маленького Господа Иисуса, по крайней мере, в песне, там прячут?[32] — говорит Люкс.

— Просто так выражались в ту эпоху, когда был написан гимн, — говорит Арт. — Подожди. Проверю в гугле.

Он достает свой телефон, но потом вспоминает, что не хотел его включать.

Арт кладет его лицом вниз рядом со своей тарелкой и хмурится.

— Гугл, — говорит его мать. — Хорошо забытое старое. Еще совсем недавно лишь умственно отсталые, оторванные от жизни педанты, империалисты и самые наивные школьники верили, что энциклопедии являются неким эквивалентом реального мира или действительного его постижения. Коммивояжеры обходили квартиры, предлагая их, но им никогда не доверяли. И даже самые авторитетные энциклопедии мы никогда не смешивали с действительным знанием о мире и никогда таковым не признавали. Но теперь весь мир бездумно доверяет поисковым машинам. Это самые коварные коммивояжеры, которых когда-либо придумывали. Не то что ступить в двери. Они уже в самом сердце дома.

— Тем не менее, — говорит Айрис, — вот на что я наткнулась в сети на прошлой неделе.

Она достает свой собственный телефон, нажимает и проводит пальцем по экрану:

На середине декламации его мать резко кладет вилку, которую держала на весу, рядом со своей тарелкой, ударяя о ее край.