Обе смеются.

— Я нарисовала солнце в окне летней комнаты, — говорит Айрис.

— Мы думали, будущий мир будет таким же солнечным, космополитичным и европейским, как Италия, — говорит его мать.

— Ее назвали в честь Италии, — говорит Айрис.

— А ее — в честь Греции, — говорит его мать.

— Нас назвали в честь тех мест, где отец сражался во время войны, — говорит Айрис. — В честь Европы.

— Ну, началось, началось, — говорит его мать. — Я долго ждала и гадала, что же послужит катализатором. Теперь, Шарлотта, с минуты на минуту прозвучит: «Мы выросли на улице, названной в честь битвы против фашизма».

— В самом деле? — говорит Айрис. — Так это же хорошо. Это будет занятно. Что мне еще сказать, Соф? Это же правда. Мы действительно выросли на улице, названной в честь битвы против фашизма.

— Странно представить, — говорит Люкс, — что кто-то в этой стране говорит о комнате будущего, когда людям так нравится покупать новые вещи, которые выглядят как старые, а я привыкла встречать слово «комната» только в надписях «комнат больше нет».

— Печально, но факт, Шарлотта, — говорит его мать. — Комнат действительно больше нет.

— Говорит деловая женщина, живущая в доме с пятнадцатью комнатами, — говорит Айрис.

Его мать краснеет от бешенства.

Она обращается только к Люкс, как будто Айрис нет в комнате.

— Это экономические мигранты, — говорит его мать. — Они хотят лучшей жизни.

— Призрак древнего Еноха, — говорит Айрис голосом привидения. — Реки кроо-оООо-оови.

— Что плохого в том, что люди хотят лучшей жизни, миссис Кливз? — говорит Люкс.

— Нельзя быть такой наивной, Шарлотта. Они приезжают сюда, потому что хотят отнять наши жизни, — говорит его мать.

— Спорим, я знаю, как ты проголосовала, — говорит Айрис. — На так называемом референдуме. Моя сестра. Так называемая интеллигенция. Я была дикаркой. Так называемой.

— Но что будет с миром, миссис Кливз, — говорит Люкс, — если мы не сможем решить проблему миллионов и миллионов людей, у которых нет своего дома или домá недостаточно хороши? Просто скажем: «Вон отсюда!» — и отгородимся от них высокими стенами и заборами? Вряд ли это хорошее решение вопроса: одна группа людей не может вершить судьбы другой группы и решать, принимать их к себе или не принимать. Люди должны быть более изобретательными и щедрыми. Мы должны найти решение получше.

Его мать бешено вцепилась в ручки кресла.

— Так называемый референдум, — говорит его мать, — был призван избавить нашу страну от необходимости наследовать проблемы других стран, а также от необходимости соблюдать законы, которые не были созданы здесь для таких людей, как мы, такими людьми, как мы.

— Смотря как считать: существуют ли на самом деле «они» и «мы», — говорит Айрис, — или только «мы». Судя по анализу ДНК, все мы дальняя родня.

— «Они» существуют однозначно, — говорит его мать. — Во всем. И семья — не исключение.

— Фило, Фило, Соф, Соф, какая ты молодец, — говорит Айрис. — Думаешь точь-в-точь как тебе велят думать правительство и таблоиды.

— Не поучай меня, — говорит его мать.

— Это не я тебя поучаю, — говорит Айрис. — А они убегают из дома просто шутки ради. Ведь почему еще люди покидают свои дома? Шутки ради.

После этих слов Айрис наступает пауза.

Потом его мать говорит:

— Я предупреждала вас, Шарлотта.

— Зовите меня Люкс, — говорит Люкс.

— Моя сестра, — говорит его мать, — такой себе матерый оппозиционер, выступает против власти предержащих. Дальше она попытается заставить вас всех петь какую-нибудь песню про Манделу, Никарагуа или «Принесите Гринэм домой»[43].

— Что за Гринэм? — спрашивает Арт.

Айрис расхохоталась.

— Она живет здесь где-то неподалеку? — говорит Арт.

Айрис чуть не падает со стула от смеха.

— Там много лет тусовались в грязи лесбиянки, — говорит его мать.

— Один из самых лучших и самых развратных периодов моей жизни, — говорит Айрис.

— Я сама лесбиянка, — говорит Люкс.

— Она хочет сказать: в душé, — говорит Арт.

— И в душé тоже, — говорит Люкс.

— Она очень чуткий человек, — говорит Арт.

— Живет здесь где-то неподалеку, — говорит Айрис. — Рядом с домом. И, раз уж зашла речь о доме, сегодня утром я прогулялась в деревню. Я видела на улицах много людей с каменными лицами. Думаете, хоть кто-то поздравил меня с Рождеством?

— Наверное, все еще помнят тебя по 70-м и подумали: «Боже, она вернулась», — говорит его мать.

Айрис снова беззаботно смеется.

— Но я все равно переживаю за старую Англию, — говорит она. — Сердитые угрюмые лица, словно карикатуры из какого-то жутковатого комедийного шоу. Зеленый неприглядный Альбион[44].

— Ты и тогда за Англию переживала, — говорит его мать. — Ядерная война. Ну и что, была она? Не было ее.

— Просто то, что произошло в Гринэм, изменило мир, — говорит Айрис.

— Моя сестра всегда набивала себе цену и охаивала нашу страну, — говорит его мать. — Она всегда любила перекладывать вину за несостоятельность собственной жизни на других. Но Гринэм… Изменил мир… Невероятная гордыня. Возможно, гласность. Чернобыль. Но Гринэм? Подумать только. Я сдаюсь.

— Мы сдались, отдали всё, — говорит Айрис. — Родной дом. Любимых. Семьи. Детишек. Работу. Нечего больше терять. Так что мы, конечно, победили.

— В то время моя сестра была помешана на запрете бомбы, Шарлотта, — говорит его мать.

— Все мы на чем-нибудь помешаны, — говорит Айрис. — У всех у нас свои видения.

— И расхождения, — говорит Люкс.

— Мы все должны были погибнуть, — говорит его мать. — Ну и что же в итоге? Выходит, все-таки не погибли. Ядерная катастрофа.

Она презрительно фыркает.

— Мы пока еще не выбрались из трясины, — говорит Айрис. — Посмотрим, как глубоко погрузит нас в нее новейший лидер свободного мира на сей раз.

Его мать встает. Она поднимает стул и разворачивает его в противоположную сторону. Снова садится на него лицом к стене и спиной к сидящим за столом.

— Решила снова взять все под контроль, Соф? — говорит Айрис.