Наконец Стокер повернулся ко мне и молча вынул ножи из мишени. Потом начал развязывать ремни.

– Ты сможешь сама пойти? – мягко спросил он, касаясь губами моего уха.

– Вряд ли, – призналась я.

– Ладно, неважно.

Он развязал ремни и совершенно непочтительно сгреб меня в охапку и перекинул меня себе через плечо, как мешок с овсом, не переставая при этом махать публике. Толпа взорвалась смехом, а я с трудом подавила желание лягнуть его, когда он выходил из шатра.

– Это было так уж необходимо? – спросила я его спину.

– Абсолютно. Ты сказала, что не можешь идти, а мне что-то не хотелось надрывать себе спину только потому, что ты неумеренна с выпивкой. Это самый простой способ переносить тяжелые грузы.

Тогда я все-таки лягнула его, но промахнулась, нога рассекла воздух, а он просто покрепче сжал мое бедро своей теплой рукой.

– Мистер Стокер, это совершенно недопустимо! – сказала я больше ради приличия, а не из-за того, что действительно оскорбилась. Я поняла, что все это вызывает у меня очень бодрящие чувства. Но мы уже достигли фургона, и там он поставил меня на ноги.

– Спасибо, что подбросили, – от всей души поблагодарила я.

Он наклонился ко мне, и я поняла, что уже взошла луна, чуть более полная, чем накануне ночью, и залила все вокруг романтичным серебристым светом. Его темные волосы были взлохмачены, в свете луны его серьга сверкала, что придавало ему таинственный вид. Вдали я услышала звуки аккордеона Отто – эту мелодию я никогда не слышала, она была полна желания, обещания и настойчивости. Даже розы распустились, источая в ночной воздух свой тяжелый аромат, от которого кружилась голова. Казалось, что весь мир вступил в заговор, чтобы создать настолько романтичную обстановку, которая уместна только под пером поэта.

Мистер Стокер посмотрел мне в глаза, потом его взгляд скользнул к моим губам и вернулся назад. Его губы приоткрылись, медленно, очень медленно, и он заговорил.

– Мы не можем это повторять, Вероника, – сказал он непривычно хриплым голосом.

Он сделал еще шаг ко мне, и для меня ночь вдруг наполнилась им одним. Я вдыхала его чистый мужской запах и ощущала даже тепло его тела – так близко мы стояли.

– Да, мы не должны так поступать, – согласилась я. – Такая близость очень опасна.

Он изменился в лице, в нем боролись противоположные чувства, с которыми он не мог в полной мере совладать.

– Да, очень опасна, – сказал он, придвинувшись еще ближе почти непроизвольно, его тело явно влекло ко мне вопреки всякой логике. И тут я поняла, что он уже находится в опасной близости, достаточной, чтобы совершить то, о чем мы оба пожалеем, и, вероятно, в тот же самый миг.

Я холодно улыбнулась.

– И прежде всего, – добавила я, немного отступая назад, – ваш костюм этого второй раз не выдержит.

– Мой костюм? – Он отдернул голову, будто я окатила его холодной водой. Когда он снова взглянул на меня, вся мечтательность из его глаз исчезла.

– Из-за вашей демонстрации мужественности разошелся шов на брюках. Не думаю, что они выдержат еще один подобный номер.

Я развернулась на каблуках и вошла в фургон собственными ногами, с такой уверенностью и осознанностью, какой, кажется, у меня не бывало никогда в жизни.

Проснувшись на следующее утро, я обнаружила, что мистер Стокер уже встал и оделся и сует мне под нос чашку чая.

– У тебя есть пять минут на то, чтобы одеться, мы отправляемся, – холодно сказал он.

Выглянув наружу, я поняла, что это не было фигурой речи. В лагере шла бурная деятельность: все шатры разобраны и сложены, и к каждому фургону подводили огромных тягловых лошадей. Стокер убирал все, что могло упасть, в шкаф, и проверял, хорошо ли закреплена мебель. Потом он вручил мне мою сумку и вышел, не сказав ни слова. Я наспех выпила чай, немного обжегшись, потому что он оказался крепким и горячим, и быстро оделась. У меня был большой опыт употребления агуардиенте, и мой организм быстро после этого восстанавливался, так что я чувствовала себя почти хорошо после событий прошлого вечера и даже насвистывала какую-то мелодию, пока упаковывала свои вещи в сумку. Убрав ее в шкаф, я вышла из фургона.

– Доброе утро, миссус, – окликнули меня. Я повернула голову и увидела, что к фургону подходит конюх с парой лошадей. Залатанные брюки, лицо наполовину скрыто под кепи.

– Доброе утро. Это для нас?

– Да, конечно, и лучше лошадей вы в этом заведении не найдете, – заверил он меня. Он остановился и дал мне с ними поздороваться, удерживая животных, пока я гладила их бархатные носы.

– Я придержал их специально для вашего фургона, миссус.

Он поднял голову, и я увидела, что это на удивление миловидный парень, с теплыми карими глазами, в которых плясали веселые огоньки. Рот тоже излучал веселье, казалось, что его губы сами собой все время растягиваются в улыбке.

– Как это мило.

Он пожал плечами.

– Только смелая дама позволит мужчине бросать в нее ножи.

– Смелая или совсем безрассудная. Тебе решать.

Улыбка стала еще шире, и я заметила ямочки у него на щеках. За эти два дня я видела в лагере и других конюхов: скрюченных стариков с такой грубой кожей, что подошла бы и для сапог. Как они, должно быть, ненавидели этого блестящего молодого человека!

– Я Морнадей, – представился он, протянув мне руку. Я пожала ее и ощутила в пальцах легкое, приятное покалывание от прикосновения к этой теплой, мягкой ладони. Одна из лошадей дернула мордой и всхрапнула.

– Всему свое время, красотка, – успокаивающе сказал он ей. А потом слегка мне поклонился.

– Надо бы уже запрячь этих дамочек. До встречи, миссус. – Это прозвучало как обещание.

Я пошла за булочкой и еще одной чашкой чая, а когда вернулась, мистер Стокер уже сидел на узкой скамеечке за лошадьми. Он не предложил мне руки, и я сама забралась наверх и села рядом с ним.

– Доброе утро, – вежливо сказала я. – Куда мы направляемся?

– Десять миль вниз по дороге. Деревня называется Баттерлей.

– Всего десять миль? Как забавно. Я думала, мы поедем гораздо дальше.

– Лошади могут осилить четырнадцать, но неразумно гнать их так далеко каждый раз.

Он подобрал поводья, и по какому-то невидимому сигналу все фургоны начали двигаться вперед. Профессор и Отто ехали в странном экипаже: потрепанном ландо в форме створки ракушки, обшитом старым бархатом. Это было очень эффектно, и профессор самодовольно помахал нам, когда они миновали наш фургон, направляясь в голову процессии по дороге к Баттерлею.

Я повернулась к мистеру Стокеру, но его взгляд был прикован к дороге, и он ничего мне не сказал. Я подумала, что накануне ночью, наверное, ущемила его гордость. Будь то лунный свет или эйфория оттого, что он справился с номером и сумел меня не покалечить, но в любом случае та искра интереса ко мне, которую я в нем заметила, была минутным помутнением сознания, и более рациональный мужчина, несомненно, просто пожал бы мне руку и поблагодарил за проявленную твердость. Мистер Стокер вместо этого считал себя в высшей степени оскорбленным, и если бы нам не пришлось сидеть рядом в пути, то я бы оставила его спокойно обижаться. Но я не была готова всю дорогу выносить его ледяное молчание, а потому завязала разговор, надеясь, что он не будет сильно этому сопротивляться или, по крайней мере, быстро сдастся.