Нет, я не виновата. Мальчик. Ничего.

– Мы ничего не украли, – тихо сказал он. У Гетты загорелись глаза, так что я невольно ощутила ревность. Что общего у этого бродяжки с моей дочерью – моим созданием? Я не желаю, чтобы он отирался рядом с ней! – За все время, что мы летом прожили на пустоши, мы у вас ничего не стащили.

– Возможно. Но у меня на конюшне будут стоять кони самого короля. Понимаешь? Разве могу я так рисковать? Что скажет король, если его коня украдет цыган? Он во всем станет винить моего супруга. И тогда нам конец.

Гетта умоляюще сложила на груди руки.

– Вам нужны будут помощники, – сказал мальчишка. – На время приезда короля. В конюшне понадобится много рук. Вы с ног собьетесь.

– Тогда мы наймем взрослых мужчин. А не ребенка-цыгана.

Гетта топнула ножкой. Затем, к моему изумлению, она обхватила меня за ногу и толкнула.

Я вспыхнула. Из нашего парка в Бридже я перенеслась в родительский дом, на много лет назад. Вот Мэри тянется к блюду со сладостями, оттолкнув меня. Она хохочет, видя, что я упала. Ярость и обида переполняют меня так, что руки чешутся.

Звук пощечины оказался громче любого крика. Я ахнула. На щеке у Гетты красным отпечаталась моя пятерня. Прежде я ни разу не ударила ее, даже пальцем не тронула.

Никогда мне не забыть боль – и еще что-то, близкое к ненависти – вспыхнувшую в ее глазах.

– О, Гетта! Молю, прости меня. Я не хотела – но и тебе не следовало меня толкать! Уж очень ты своенравна сегодня.

Невольно я скосила глаза на окно. К счастью, Джосайи там не было. Он не видел, что моя дочь ведет себя, как невоспитанная шалунья, которой он ее и считает.

– Я ничего дурного не хотел, мистрис, – мальчик снова нахлобучил на голову шапку. – Просто искал работу. Ладно, я пойду. До свиданья, мисс Генриетта Мария.

С губ Гетты сорвался звук: ужасный, как крик раненного зверька. Бросившись за цыганенком, она ухватилась за его куртку. Не могу объяснить, что происходило между ними. Он спокойно заговорил с ней на своем дикарском наречии, а она отвечала жестами, которых я никогда прежде не видела.

Наконец, Гетта отпустила его. Она вернулась к своей грядке и принялась подстригать чертополох. В мою сторону она не глядела, но мне был виден ее профиль. На ее лице не осталось ни следа негодования. Бледное, безжизненное, оно выражало только безмерную грусть.

У меня защемило сердце. Ведь Гетта еще не знает, что ей не позволено участвовать в представлении на маскараде. Я увидела, как она согнулась над грядкой и поливает розмарин своими слезами. На пересохшей почве появлялись все новые темные пятнышки, они медленно впитывались и просачивались к корням.

Сердце матери не в силах выдержать подобного. Трудно безучастно слушать даже рыдания и плач обычного ребенка. Но при виде того, как тихо страдает моя бедная немая девочка, вся решимость моя была сломлена – так ломается тонкая ветка под весом лесного голубя.

– Погоди! – крикнула я. Мальчишка остановился как вкопанный. Я еще раз опасливо оглянулась на окно – пусто. – Погоди.

Бридж, 1865

– Мейбл? Мейбл, могу я войти? – Элси толкнула дверь.

После того, как мансарду заперли, а дом опустел, служанки перебрались спать в гостевые комнаты западного крыла, на третий этаж. Это были скромные, но милые комнатки. Полы были застланы синими коврами. Небольшие литографии на стенах создавали ощущение домашнего уюта. Чудесное, удобное место для девушек, привыкших к суровой жизни в работном доме. Мало где прислугу разместили бы с таким комфортом, но Мейбл с испуганным видом сидела на кровати, подобрав ноги и натянув одеяло до подбородка. Лицо ее было искажено ужасом.

– Мейбл?

– Ой, это вы, мэм! – воскликнула она. Зрачки ее медленно сузились до нормальной величины. – Извините. Что-то я запуталась со сна и подумала, что вы это… Я задремала.

– Прости. Я не хотела тебя напугать, – Элси присела на краешек кровати. – Как ты себя чувствуешь?

Мейбл сморщила нос и провела рукой по взъерошенным темным волосам.

– Мне тут не по себе, мэм. Неудобно вам такое говорить, но от страха у меня прям живот сводит.

– Должна признаться, я и сама чувствую себя… странно, – Элси опустила глаза. Странно – мягко сказано. Выражаясь точнее, она была растерянна, чувствовала себя беззащитной, уязвимой. Страх совершенно выбивает человека из колеи – Элси уже успела об этом забыть. – Я собираюсь вызвать сюда врача. В твою рану на щиколотке, возможно, попала инфекция.

– Меня не инфекция так пугает. Я же видела.

– Я уверена, что знаю, что ты видела, – Элси помолчала. Воспоминание вернулось и обожгло, как огнем. Она снова увидела это: красные глаза и сухие, потрескавшиеся губы. – Мейбл, моя матушка умерла от тифа. Ты об этом знала?

Мейбл молча кивнула.

– Бедная. Какой у нее был жар. Я как-то раз потрогала ее лоб и… – у нее дрогнул голос, – мне показалось, что она сгорает заживо, изнутри. – Ноги Мейбл дернулись под простыней. – Она страдала телесно, и это само по себе ужасно. Но еще сильнее были ее страдания другого рода – у нее были видения. Не хочу вдаваться в подробности. Болезнь заставляла ее видеть демонов, летающих по комнате. Она видела их ясно как день, но на самом деле их не было. Я постоянно сидела рядом с маменькой. Ничего такого в комнате не было. Но для нее все это было очень, очень реально.

– Я не схожу с ума, мэм. И лихорадки у меня нет.

– Нет, – Элси сложила на груди руки и попыталась успокоиться. Образ матери продолжал пылать перед ее мысленным взором. – И все же я бы хотела все-все как следует проверить. Просто на всякий случай. А пока Хелен возьмет на себя твою работу по дому, а если нужно, ей поможет Сара.

– Я не могу сидеть здесь совсем одна, мэм, ничего не делать – и думать всякое.

Элси на минуту задумалась. По всей вероятности, ей передалось великодушие миссис Холт, потому что ее вдруг осенила неожиданная мысль.

Она может и должна дать Мейбл надежду на лучшее будущее, чем то, что обычно ждет девушек из работного дома!

Перспектива доверить Мейбл маленького ребенка по-прежнему пугала. Но, возможно, если сейчас Элси не пожалеет времени для этой служанки, то сумеет исправить ее до того, как родится малыш. Просвещение – разве не о нем говорил мистер Андервуд?

Элси перевела дух и решительно приступила к разговору.

– А скажи, не хочешь ли ты обучиться более тонкому ремеслу, когда оправишься от раны? Я веду речь о работе, не такой трудной физически.

– Это какой же, мэм?

У Элси свело скулы, а рот будто наполнился ржавыми железками, но она справилась с собой – сумела изобразить милейшую улыбку и прощебетать:

– Мне нужна камеристка.

– Чего, мэм?