Когда занялась заря памятной пятницы 13 октября, серая и туманная заря, повозки и их эскорт проехали около девяти лье. Они миновали густой, почти непролазный лес и заметили вдали крыши деревни, две башенки и колокольню командерии.

— Вот и Иври, — сказал Жан де Лонгви, жестом останавливая обоз. — Это первая остановка на дороге, которая связывает парижский Храм с Дьеппом. Мы здесь немного передохнем, примем участие в дневных богослужениях, а на закате вновь двинемся в путь...

Племянник Великого магистра превосходно знал этот маршрут, который проделывал уже не раз. Его удобство состояло в том, чтобы не заезжать в Понтуаз, королевский город, рядом с которым находилось аббатство Мобюиссон, куда Филипп Красивый часто удалялся, чтобы поразмышлять в спокойной обстановке.[37]Аббатство было построено по приказу его прабабки Бланки Кастильской.

Реку рыцари пересекли беспрепятственно и, естественно, не стали платить пеаж[38], хотя за старым мостом наблюдал из своего замка, стоящего на острове посреди воды, сеньор здешних мест Никола де Вилье, родной брат Жерара, настоятеля Франции. Неудивительно, что в Иль-Адане тамплиеры пользовались особой симпатией... А за Иври дорога на Дьепп проходила через Шомон, Жизор, Гурне и Форж за исключением Жизора, везде можно было рассчитывать на помощь, которая непременно понадобится.

— Если я вас хорошо понял, брат Жан, — сказал Эрве, — нас ждет очевидный успех: раз мы миновали Уазу, самое трудное позади! Сейчас мы уже в знакомой стороне и, следовательно, дружеской?

— Можно и так взглянуть на это, брат. Здешние люди называют путь на Дьепп дорогой Храма. Это значит...

Внезапно он умолк, жестом остановил обоз, который уже двинулся в путь, приподнялся на стременах и вытянул вперед руку:

— Смотрите! Уж не пожар ли там?

Из-за крепостных стен замка поднялся столб черного дыма, затем послышались крики, удары, стоны, какие-то звуки. Было очевидно, что в командерии Иври что-то происходит. Причем что-то очень серьезное. В свете припозднившегося дня острые глаза Оливье различили у ворот группу вооруженных людей, пики, железные шлемы.

— Брат Жан! Похоже, какие-то вооруженные люди атакуют нашу командерию! Мы должны помочь...

— Нет! Нас слишком мало... и нам следует выполнить нашу миссию! Боже мой! Неужели мы все же опоздали?

Он повернулся в седле, отдал приказ отступать к лесу, к убежищу, из которого обоз только что вышел...

— Но, послушайте, — протестующе воскликнул Эвре д'Ольнэ, — надо все-таки убедиться в том, что происходит!

Суровый взгляд, брошенный на него Жаном де Лонгви, заставил его покраснеть.

— Если бы мы были обычным отрядом, свободным в своих передвижениях, сомнений бы не возникало, потому что устав предписывает нам нападать лишь тогда, когда против одного из нас сражаются трое. Но сейчас мы должны охранять повозки.

Все подчинились, не оспаривая больше его распоряжений. Рыцари спешились и повели лошадей на поводу. Обоз сошел с дороги, и повозки были спрятаны за густым колючим кустарником. Глава отряда тем временем оставался на опушке, следя за развитием событий. Дыма стало меньше, пожар, казалось, был потушен, но внезапно наступившая тишина не предвещала ничего хорошего. Брат Жан, раздираемый тревогой, спрятался за деревом, пытаясь извлечь из памяти слова, которые произнес брат Клеман, доверивший ему эту миссию. Он тогда был настолько удивлен, что осмелился переспросить столь высокопоставленного сановника Ордена, как приор Прованса, на что тот совершенно не обиделся. Жан де Лонгви, уроженец Бургундии, недоверчивый, честный и прямой, храбрый, как его меч, не боялся в этом дольнем мире ничего, кроме гнева Господня. Умный, но упрямый, он готов был проломить врата ада, лишь бы выполнить то, что ему было поручено. И он обладал несомненными качествами лидера. Именно поэтому брат Клеман выбрал его в качестве командира эскорта, призванного оберегать сокровища Ордена. На вопрос одного из рыцарей он ответил:

— Боюсь, что Храм подстерегает несчастье. Есть некоторые признаки, некоторые слухи, вполне реальные, которые позволяют сделать такое предположение. Нам следует принять все меры предосторожности.

Его точка зрения отличалась от мнения Великого магистра, но удивляться тут было нечему: Жан де Лонгви хорошо знал своего дядю и его манеру преодолевать препятствия, не думая о последствиях, — было у Жака де Моле некое простодушие, можно сказать, даже некое легкомыслие, мешавшее предвидеть поступки других людей. Для него Храм был величайшим, чистейшим и самым могущественным учреждением на земле — одним словом, был всем. Поэтому Жан де Лонгви не слишком удивился тому, что брат Клеман стал его как будто просить, сначала намекая, а потом убеждая доводами, перед силой которых он, в конце концов, не устоял. И наблюдая за тем, что происходит в Иври, он опасался, что это, возможно, и есть начало тех несчастий, о которых говорил брат Клеман.

Внезапно его внимание отвлеклось от замка. Он увидел, что по полю к лесу бежит какой-то человек. Пригнувшись, он вышел из-за дерева навстречу беглецу, который постоянно оглядывался, проверяя, нет ли преследователей. Насколько можно было судить по его облачению, это был сержант Храма. Когда человек приблизился, на глазах теряя силы, Жан де Лонгви понял, что тот ранен. Не сдерживаясь больше, он бросился к нему и повлек к лесу, накрыв своим черным плащом. Удивленный беглец попытался сопротивляться, но сразу затих, когда услышал слова Жана де Лонгви:

— Я тоже из Храма! Идемте со мной!

Беглец застонал от боли, когда к нему прикоснулись, и Жан де Лонгви, стараясь не причинять несчастному страданий, практически понес его на руках. Оливье и Эрве бросились на помощь.

— Быстрее к повозкам! — крикнул Жан де Лонгви. — Он истекает кровью!

Сержант потерял сознание, и когда его уложили на груду травы вперемежку с листьями, все увидели, что у него, в самом деле, из раны на боку течет кровь... Эрве наклонился над раненым, расстегнул пояс и снял с него разорванный кафтан, который прилипал к коже. Бедняга дышал с большим трудом, и с каждым его вздохом кровь лилась сильнее...

— Я ничего не могу для него сделать. Рана глубокая, он наверняка умрет. Чудо, что он смог добраться сюда...

— Вы правы, дело серьезное, — произнес Гоше де Лианкур, брат-лекарь, встав на колени перед раненым. — Но, быть может, он успеет рассказать, что произошло.

Гоше стал рыться в своей медицинской сумке, с которой никогда не расставался, намереваясь дать раненому сердечный отвар на травах, но тот, очнувшись, расслышал слова лекаря:

— ...Люди короля... На рассвете... мы только что поднялись... чтобы отслужить утреню... и тут удары в ворота... Кто-то крикнул: «Именем короля...»... и мы открыли, не подозревая ничего дурного... Там был бальи Шомона... и вооруженные воины... Они явились арестовать нас!