– Как пяток носов особо бойким пацанам за первые два дня разбил, так и интегрировался, – ответил я. – Правда, и мне перепало от них маленько, но это фигня. Да вообще в этой связи все просто и понятно – не верь, не бойся, не проси. А вот жрачка там была лютая, на машинном масле. Я после лагеря этого дома недели две отъедался.

Подручные антиквара переглянулись, но говорить ничего не стали.

– В таком месте ты, Валера, точно побывать не мог. – Шлюндт выбрался из машины и с удовольствием потянулся. – Просто в силу возраста. Это пионерский лагерь, друг мой, здесь растили будущих строителей коммунизма, и назывался он «Солнечный». Когда отменили и потенциальный коммунизм, и действующий социализм, дети перестали сюда приезжать, кончилось их раздолье. А когда прекратил существование завод, к которому данный лагерь был приписан, то про эту территорию вообще забыли. Находись она ближе к трассе, не в природоохранной зоне или неподалеку от приличного водоема, то, возможно, пристроили бы ее под коттеджный поселок или СНТ, но ничего из перечисленного тут в помине нет, потому и осталось все так, как было четверть века назад. С поправкой на состояние жилого фонда, разумеется.

– Состояние аховое, – заметил я. – Надеюсь, нам в дома лезть не придется? Не знаю, как вы, но я не рискну, не желаю балкой по затылку получить. И снова – откуда тут кладу быть? Как бы это место ни называлось, главное одно – тут все перерыто и перекопано. В моем лагере, например, малыши своими совками все территорию изрыли, как кроты. Вряд ли та детвора от нашей сильно отличалась.

– Не преувеличивай, – попросил меня Карл Августович. – Совком до потребного нам не докопаешься.

– Когда лагерь строили, ваш клад могли найти, – подал голос Жендос. – Под фундамент корпусов ямы ведь рыли.

– Если мне понадобится твой совет, я его спрошу, – холодно сообщил ему антиквар. – Не забывай свое место.

Вован ткнул напарника в бок, тот скорчил виноватую гримасу и сделал пару шагов назад.

Вот тоже интересно: почему Шлюндт не стесняется при них такую щекотливую тему, как поиск клада, обсуждать? Нет, с Митрохиным понятно, там вообще гриф «Секретно» можно ставить, но и здесь разговор не сильно безобидный. А ну как эти молодцы на золото-бриллианты посмотрят да и надумают нас обоих по-быстрому прикопать? Скажем прямо: данная парочка явно особыми моральными принципами не отягчена, достаточно на них просто глянуть.

Или все не так просто? Предыдущие ведь тоже знали, что к чему, и возможность такую имели, достаточно вспомнить ларец из разрушенной усадьбы, но и не подумали нам шеи сворачивать. Они рискнули только меня похитить, причем сразу после получения куша собирались свалить как можно быстрее и дальше, и их беспокоила не столько ответственность за совершенное убийство, сколько реакция нанимателя.

Чем-то антиквар их к себе привязывает, но вряд ли это деньги. Страх? Возможно. Или что-то еще.

– Сам лагерь нам не слишком интересен, – пояснил мне Карл Августович. – Вернее, совсем неинтересен. Лагерь и лагерь, ничего особенно, «взвейтесь кострами, синие ночи». Нам нужен овраг, что находится за ним, он наша цель.

– Умеете заинтриговать, – признался я. – Овраг. Однако!

– Зря иронизируешь, – укоризненно произнес антиквар. – Есть такие овраги, которые не то что Наполеона или Лжедмитрия помнят, но и куда более ранние времена. Лес, если ему дать волю, очень быстро вернет себе то, что у него забрали. Было распаханное поле, росла на нем рожь или овес, но чуть люди зазеваются, глядь – и там вместо культурных растений уже березки листочками машут. Корни пустили, закрепились, знай себе ползут вперед. Да что поле – лесу и город поглотить ничего не стоит. Дерево любой асфальт разломает, пробивая себе дорогу. А вот овраги… Это совсем другое дело. Лес никогда не сможет его победить. По краям дерева расставит, а в глубину не полезет, знает, что нет там его власти. Да и людям не всегда туда соваться стоит, поверь. Никогда не знаешь, что тебя ждет там, внизу.

– Прямо жути нагнали. – Поежился я. – Мне всегда казалось, что овраг – это не более чем овраг. Глубокая канава.

– Канава, – усмехнулся Шлюндт, – скажешь тоже. Нет, друг мой, все не так просто с подобными местами. Когда я был помоложе, то занесло меня под Царицын… Ну, тогда еще Царицын, теперь-то это Волгоград. Дела у меня там были важные. Я был как ты сейчас, то есть любознателен и отважен, и на свою голову услышал про некие Даниловские овраги, что недалеко от города находятся.

– И что? – верно расценил я паузу, возникшую в рассказе, тщеславный старик хотел увидеть мою реакцию.

– Еле ноги оттуда унес. Да-да. И больше я туда доброй волей не сунусь, мне уже пережитых приключений с лихвой хватило.

– А ведь ваша правда. – Я достал из кармана рюкзака сигареты. – У нас ведь тоже есть такое чудо-место, в Коломенском, Голосов овраг. В нем вроде врата в прошлое открываются и все такое. Я передачу по телевизору видел, давно еще.

– Врата, – усмехнулся Шлюндт. – Вот это как раз сказки. Но место там на самом деле непростое, тут ты прав. В иные дни, а особенно ночи, человеку там делать совершенно нечего, есть только он не самоубийца. А уж что там творится в первый день года!

– А что там творится? – заинтересовался я.

– У подруги своей новой спроси, – с ехидцей порекомендовал мне Карл Августович. – Она на диких скачках завсегдатай, это я наверняка знаю. Ладно, кури и пошли. Канава, скажет же!

Лагерь вблизи являл собой довольно печальное зрелище. Провалившиеся крыши корпусов, останки качелей и каруселей, заросшие крапивой и лопухами, безногий гипсовый пионер с поднятой ко лбу рукой, который почернел от времени, – это все наводило на грустные мысли о бренности всего сущего. Ведь когда-то тут звенел детский смех, раздавались бодрые песни, пахло котлетами и зеленкой, по вечерам под березками и в беседках бушевали на фоне летней дружбы, а может, и любви, гормоны у ребят и девчонок из старших отрядов. Все было – и ничего не осталось, только бурьян вокруг, лебеда и прочая растительность. И – да, деревья, которые лет через десять-двадцать на самом деле окончательно уничтожат последние следы пионерлагеря «Солнечный».

Но все эти невеселые мысли испарились у меня из головы сразу же после того, как я увидел тот овраг, который столь поэтично воспел недавно Шлюндт. И я понял, почему он посмеялся над словом «канава». В самом деле, оно было совершенно неуместно, поскольку, назвав так сей тектонический разлом земной коры, я, несомненно, его здорово оскорбил.

Одного не понимаю – как разрешили строить лагерь вблизи эдакого чуда чудного? Куда смотрели контролирующие органы? Тут половина мальчишек наверняка в первые же дни ноги ломала небось? А может, тогда на этот счет просто и не заморачивался никто, рассудив, что лазание по подобным кручам укрепит мышцы и смелость будущих борцов за мировую революцию? Или за что они там боролись?

– Жесть, – сообщил я антиквару. – Карл Августович, а у него вообще дно есть?

– Конечно, – подтвердил тот. – А как же. Да он не столь и глубок, просто деревья дают тень, вот и кажется, что овраг бездонен.