Такие публичные чтения приобрели огромную популярность уже в XVII веке. Остановившись на постоялом дворе в поисках странствующего Дон Кихота, священник, который старательно сжег все книги из библиотеки рыцаря, объясняет собравшимся, что чтение рыцарских романов повредило разум Дон Кихота. Хозяин постоялого двора с этим утверждением не соглашается, признаваясь, что и сам обожает слушать истории, в которых герои отважно сражаются с великанами, душат чудовищных змеев и одной рукой справляются с огромными армиями. «Во время жатвы, – говорит он, – у меня здесь по праздникам собираются жнецы, и среди них всегда найдется грамотей, и вот он-то и берет в руки книгу, а мы, человек тридцать, садимся вокруг и с великим удовольствием слушаем, так что даже слюнки текут»[253]. Его дочь тоже слушает чтение, только ей не нравятся сцены насилия; она предпочитает «то, как сетуют рыцари, когда они в разлуке со своими дамами; право, иной раз даже заплачешь от жалости»[254]. В сундучке у трактирщика, помимо нескольких рыцарских романов (которые священник тоже хочет сжечь), находится еще и рукопись. Против собственной воли священник начинает читать ее вслух всем собравшимся[255]. Рукопись эта называется «Повесть о Безрассудно-любопытном», и ее чтение растягивается на три следующие главы, причем все собравшиеся с удовольствием перебивают чтеца, чтобы дать собственные комментарии.

Во время подобных собраний слушатели чувствовали себя так легко и свободно, что могли мысленно переносить текст в собственное время. Через два века после Сервантеса шотландский издатель Уильям Чамберс написал биографию своего брата Роберта, совместно с которым он в 1832 году основал знаменитую эдинбургскую компанию, носящую их имя. В этой биографии он вспоминает, как проходили такие чтения в городе их детства Пиблсе. «Мой брат и я, – писал он, – очень любили (и не без пользы для себя) слушать, как поет старинные баллады и рассказывает легенды наша пожилая родственница, жена разорившегося лавочника, которая жила в одном из старых домов. У ее скромного очага, рядом с огромным камином, около которого вечно грелся ее полуслепой и крайне раздражительный муж, битва при Корунне и другие свежие новости странным образом переплетались с рассказами об Иудейских войнах. Источником этих интереснейших бесед был потрепанный томик л’эстранжевского перевода Иосифа, выпущенный приблизительно в 1720 году. Счастливым обладателем книги был Тэм Флек; не будучи особенно усердным работником, он сделал чем-то вроде профессии ежевечерние чтения Иосифа, которого читал как сводку новостей; в качестве источника света у него был только мерцающий огонек от кусочка угля. Обычно он не читал более двух-трех страниц зараз, сопровождал чтение весьма прозорливыми замечаниями и таким образом поддерживал жгучий интерес к сюжету. Поскольку в разных домах Тэм читал одинаковые куски текста, все его слушатели были информированы в одинаковой степени и с огромным нетерпением ожидали следующего визита чтеца. Хотя таким образом он одолевал Иосифа примерно за год, а потом приходилось начинать все сначала, события почему-то никогда не утрачивали новизны[256].

В процессе чтения (или объяснения, или цитирования) обладание книгой иногда становилось равносильным обладанию талисманом. На севере Франции даже сегодня рассказчики используют книги в качестве реквизита; они помнят текст наизусть и все же притворяются, что читают по книге, хоть иногда держат ее вверх ногами[258]. Что-то в факте владения книгой – предмета, который может заключать в себе волшебные сказки, мудрые слова, хроники давно прошедших времен, анекдоты и божественную благодать, наделяет читателя властью создавать сюжет, а слушателя чувством сопричастности к процессу созидания. При этом самое важное, чтобы присутствовали все составляющие, то есть чтец, аудитория и книга, – иначе впечатление будет неполным.

Во времена святого Бенедикта слушание чтения считалось духовным упражнением; впоследствии эту высокую цель заменили другие, менее очевидные функции. Например, в начале XIX века, когда в Великобритании женщины-ученые все еще вызывали в лучшем случае недоумение, чтение вслух стало одним из немногих принятых в обществе способом обучения. Писательница Гарриэт Мартино упоминала в своих мемуарах, опубликованных после ее смерти в 1876 году, что, «когда она была молода, для юной девушки считалось неприличным учиться на виду у всех; она должна была сидеть в гостиной с рукоделием, слушать, как ей читают вслух книгу, и готовиться к приему гостей. Когда гости являлись, речь часто заходила об отложенной книге, в связи с чем книгу следовало выбирать очень тщательно, иначе шокированная гостья могла отправиться с визитами дальше и рассказать там о прискорбном легкомыслии, проявленном в доме»[259].

С другой стороны, некоторые читали вслух как раз для того, чтобы развить в слушателях это самое прискорбное легкомыслие. В 1781 году Дидро весело писал о том, как «исцелил» свою фанатичную жену Нанетту, которая говорила, что не прикоснется к книге, если в ней содержится хоть что-то, поднимающее настроение, на несколько недель посадив ее на диету из развлекательной литературы.

«Я стал ее Чтецом. Я прописал ей по три щепотки „Жиля Блаза“ каждый день: одну утром, одну после обеда и одну вечером. Добравшись до конца „Жиля Блаза“, мы приступили к „Дьяволу на двух палочках“, „Холостяку из Саламанки“ и другим увеселительным книгам того же сорта. За несколько лет, прослушав несколько сотен книг, больная совершенно исцелилась. И раз уж я преуспел, не следует жаловаться на перенесенные тяготы. Особенно меня развлекает, что всем, кто ее посещает, она пересказывает содержание прочитанного мною, и вдвое сильнее. Я всегда считал романы поощрителями фривольностей, но вскоре обнаружил, что они к тому же стимулируют фантазию. Я дам формулу доктору Троншену в следующий раз, когда увижу его. Рецепт: от восьми до десяти страниц комического романа Скаррона; четыре главы „Дон Кихота“; тщательно отобранные места из Рабле; смешать с изрядным количеством „Жака-фаталиста“ или „Манон Леско“ и перемежать лекарство целебными травами, обладающими теми же качествами, по мере необходимости»[260].