— Не волнуйся, господин, — распорядитель еще больше ссутулился и улыбался узкими губами. — Это легко поправить. Но, честное слово, зачем? Мастеровые были довольны, как никогда. Тебе конечно, лучше знать, поправим, поправим. Лучше недоплатить, чем переплатить. И им приятная неожиданность, и нам хорошо, хе-хе. А так попробуй-ка, верни свое. Но, честное слово, мастера не в претензии.

— Лабаши, я не хочу, чтобы потом говорили, что Сумукан-иддин сэкономил на свадьбе единственной дочери.

— Разумно, господин, — угодливо поклонился распорядитель дома.

Сторожевой пес потягивал носом воздух. Переступил передними лапами, глухо зарычал. Сумукан-иддин бросил взгляд на зверя и продолжил:

— Сегодня же поднеси дары храму Иштар. И вот еще что, — он похлопал указательным пальцем по приоткрытым губам: — Каждой целле Иштар и Ша-маша дарую серебряную чашу.

Лабаши кивнул. Пес снова зарычал, оскалив клыки.

— Все лилии этого сада должны быть в моем доме в торжественный день. Пусть Иштар-умми будет счастлива. К тому же, кажется, этот молокосос ей понравился. Уйми ты, наконец, собаку.

Сторож, как раз размышлявший, пустить ли обеспокоенного пса, или заставить его угомониться, стиснул ошейник так, что собака захлебнулась лаем, забила по воздуху лапами. Сумукан-иддин отвернулся и, заложив руки за спину, неторопливо пошел дальше.

— И мне, господин, думается, что понравился. Привлекательный молодой человек, — говорил Лабаши, двинувшись следом.

— А по мне, так полное дерьмо! — долетел до Адапы голос купца. — Что с того, что рожа красивая? Много ли в этом толку? Если бы не его отец, я б этого юнца и близко к дому не допустил, не то что к дочери!

— Ну, с кем не бывает, — Лабаши сделал философский жест. — Лишь бы Иштар-умми была счастлива.

Дорожка поворачивала налево. Спины людей скрылись в зеленых зарослях роз.

— Какая-то девушка выходит замуж, — вздохнула Ламассатум. — Как это, наверное, чудесно.

Адапа приложил палец к губам.

— Пошли отсюда скорее. Здесь опасно. Откуда я мог знать, что сад этот принадлежит Сумукан-иддину? — прошептал он.

— Тому толстяку с кинжалом у пояса?

— Ну да. Если нас обнаружат, я даже не представляю, что будет. Сумукан-иддин жестокий человек.

— Ты знаком с ним?

— Довелось…

Они пробирались вдоль высокой сплошной стены, сложенной из необожженного кирпича.

— Знаешь, — проговорил Адапа, — я совершенно не помню, как мы сюда вошли.

— Это вино во всем виновато, — расстроено проговорила Ламассатум. — Мне так жаль, было прекрасное утро, и вот на тебе. Мало того; что придется с тобой расстаться, так еще неизвестно, как выбраться из этой западни.

— Подожди, подожди, не бойся, мы не расстанемся. Все хорошо.

— Послушай, Адапа! Мы там весь цветник измяли. Что, если найдут…

В этот миг послышался отдаленный собачий лай. Ламассатум вскрикнула и закрыла глаза ладонью. Медлить было нельзя. Адапа представил, какой скандал разразится, если его схватят здесь, с девушкой, накануне свадьбы. Что сделают с ним, он примерно представлял. Но подставить под удар Ламассатум! Не он ли поклялся, что с ней ничего, дурного не произойдет по его вине?!

Снова раздался лай, уже ближе. Собака взяла их след. Адапа схватил Ламассатум за руку, и они, забыв об осторожности, помчались по утренней мокрой траве. Стена красно-коричневой лентой неотвязно тянулась слева — и это еще долго будет преследовать их в дурных, тревожных снах. «Это невозможно, невозможно», — твердил про себя Адапа.

— Ламассатум, постой!

Она тяжело дышала и пыталась вырвать свою руку из его ладони.

— Пусти, пусти, пусти! — умоляюще шептала она. — Я не хочу оставаться здесь. Нас схватят!

— Смотри, вон там недавно надстраивали стену, и еще остались фрагменты старой. По тем выступам можно взобраться наверх! Скорее!

— Я не смогу!

— Сможешь.

Ламассатум оказалась проворной, как ящерица. Она оцарапалась об острые сколы кирпича, но взобралась наверх. Адапа последовал за ней как раз в тот момент, когда, сминая траву, с хрипом на стену бросилась сторожевая собака. Челюсти клацнули возле самой ноги Адапы. Переваливаясь через край ограды, он заметил бегущих по дорожке людей и перекошенное яростью лицо Сумукан-иддина. Адапа прыгнул вниз.

Черепаховый гребень скользил сверху вниз, и снова вниз, от макушки до самых кончиков шелковистых волос, темных, как крыло прошедшей ночи. Иштар-умми проснулась против обыкновения рано, и Саре тоже пришлось встать, оставить свой светлый сон. А снился ей Сумукан-иддин.

Она и сама не знала толком, как это произошло, в какой момент она влюбилась. Быть может, в тот момент, когда он овладел ею, хотя как раз это было бы неправдой. Она много лет знала Сумукан-иддина, уважала, чувствуя его силу, но не боялась. Быть может, это и была любовь, которую Сара скрывала от себя самой. Но теперь она знала, что сможет любить этого человека открыто.

— Сара, ты слушаешь меня? — донесся до ее слуха требовательный голос Иштар-умми, и Сара увидела в зеркале ее вопросительный взгляд.

— Да.

— Что да? По-моему, твои мысли где-то далеко отсюда. Ты хоть слышала, о чем я тебя спрашиваю?

Сара приложила к глазам прохладную ладонь, вздохнула.

— Извини, — честно призналась она. — Я задумалась.

— Вот именно! Только о чем, интересно?

— Иштар-умми, нельзя задавать такие вопросы. Ты ведешь себя, как ребенок, но ты знатная…

— Хватит! — Она хлопнула ладонью по столу. — Хватит, хватит, хватит! Тебе я могу задавать какие угодно вопросы. Ты — моя рабыня. И прекрати меня воспитывать. — Иштар-умми взвесила на ладони брошь. Ограненные камни мерцали в свете наступающего дня. — Так ты ответишь на мой вопрос?

— Может быть…

Сара задумчиво смотрела на красивые волосы Иштар-умми. Сегодня в них нужно вплести белые ленты с жемчугом.

— Я говорю, что Адапа красив, как как Энлиль, юный бог плодородия и жизни.

— Ты не забыла, дорогая, что Энлиль может быть и грозным, ревущим ветром, например, или диким быком. Он может посылать бури, голод и всякие несчастья на тех, кто не подчиняется его воле. Не хотелось бы, чтобы твой муж; оказался таким.

Иштар-умми рассмеялась.

— Это почему же?

— Потому, — Сара погладила розовое ухо девушки, — потому, что ты не любишь подчиняться ничьей воле. Пусть лучше он окажется похожим на Эа, бога мудрости.

— Сара, так ты тоже думаешь, что он красив?

— Пожалуй, да, — согласилась рабыня.