— Адапа, — спросила Ламассатум негромко, оглядываясь на дверь, — у тебя хватит денег расплатиться?

— Не волнуйся, — отозвался он. — Сейчас мы как следует перекусим.

Толстяк, действительно, вернулся очень быстро, нагруженный снедью. И выглядел он иначе. Теперь на нем было длинное платье, подпоясанное кушаком, рукава, доходившие до локтя, украшали махровые кисти, а запястья охватывали браслеты из потемневшего серебра.

— Вы наши гости, — говорил он все с той же зубастой улыбкой. У него был багровый нос с расширенными порами, тяжелый подбородок и маленькие глазки под навесом бровей. — О, мой бог, какие только люди не забредали под эту кровлю! Ах! И всех, поверьте, всех привечал этот дом. Сегодня здесь тихо, а вчера… что творилось вчера! Настоящее веселье!

Толстяк говорил нараспев, ловко расставляя тарелки. За раз он притащил столько, словно у него было десять рук. Ламассатум принялась за еду, а Адапа, прищурившись и пощипывая подбородок, глядел на карлика.

— Супруга Мардука отправилась на поиски своего мужа, и скоро они вместе придут обратно в город. А вы, я вижу, бежите общества?

Карлик с хитрой улыбкой уставился на Адапу.

— Почему ты так решил? — спросил юноша.

— Ну, — тот пожал плечами, — я немножко знаю жизнь. Весь Вавилон сейчас собрался у храма Мардука и на Дороге процессий. А прибавьте к этому приезжих, которые прибыли со всех концов страны. Тьма народу, давка, богатые колесницы, статуи богов! Великолепие! Такое только раз в году и увидишь. А вы почему-то здесь.

— Скажи-ка, а кто хозяин этого заведения? — Адапу уже начал раздражать болтливый уродец, и он отвернулся, наливая себе пива.

— А зачем тебе, господин? — карлик насторожился.

— Оказывается, это тайна?

— Нет, почему! Имя этого почтенного господина написано над входом. На память. А самого его уж нет как нет, ушел в Страну без возврата.

— А кто же тут всем заправляет? Не ты ли?

— Нет, нет, — карлик замахал руками. — Куда мне! Здесь главная госпожа. Да вы видели, ее! Она вас встретила.

Адапа поперхнулся, а Ламассатум зашептала ему на ухо:

— Я же говорила, что это старуха!

Карлик придвинулся к Адапе, обдав кислым запахом.

— Это гостеприимный дом, — доверительно проговорил он. — И если вы хотите уединения, мы рады оказать эту маленькую услугу.

Он поклонился и, поводя плечами, направился в боковую комнату, скрытую за занавеской. Из синего сумрака комнаты выглядывал громадный пес.

Еда была на удивление хорошо приготовлена. Оказалось, что Ламассатум умеет пить пиво. Они снова очутились в своем мире, где не было ничего важнее улыбки Ламассатум. Даже храп спящего толстяка за соседним столом и игра в кости не тревожили их.

Когда вновь появилась девочка, их не удивил ни ее таинственный вид, ни новый богатый наряд. Наверное, здесь у всех была страсть к переодеваниям.

— Идите за мной, — сказала она, и влюбленные последовали за этим милым ребенком.

Они миновали два узких прохода и оказались возле узкой, темной лестницы, ведущей на второй этаж. Ступени взвизгивали на разные голоса, так что пройти здесь незамеченными было просто невозможно. Девочка несла масляную лампу, от которой по стене крались уродливые тени. Она спотыкалась, путалась в длинном подоле и охала, балансируя свободной рукой. Дорогие шелковые ленты украшали ее волосы.

— Осторожно, здесь очень шаткие ступени, — проговорила она, обернувшись, и свет лампы выявил блеск ее удлиненных глаз. — Мы почти пришли, Госпожа! — позвала она. Сейчас же отворилась боковая дверь.

— Идите сюда, — проскрипел уже знакомый голос. — Отдай им лампу, моя прелесть.

Чадящая лампа немедленно оказалась в руке Ламассатум, и быстрые легкие ножки побежали вниз.

— Идите сюда. Заходите, — в приоткрытой двери стояла старуха, так напугавшая Ламассатум час назад. — До вечера эта комната ваша. Вас не потревожат.

Старуха, как змея, выскользнула на лестницу и закрыла дверь. В последний миг девушка рассмотрела на шее старухи золотого быка с рогами, образующими полумесяц — символ Сина.

— Странное место, — сказала Ламассатум.

— Да нет же, — Адапа улыбнулся, забрал лампу и переставил на стол. — Ты заметила запертые двери, мимо которых мы проходили? Это не постоялый двор. Караваны здесь не проходят и крупные храмы удалены. Это место для таких, как мы с тобой.

— А старуха?

— Обычная сводня. Вряд ли она способна заколдовать нас с тобой. Хотя, — он привлек девушку к себе, поцеловал медленным, влажным поцелуем. Она закрыла глаза, она хотела тепла, его ласки, счастья, которым можно обменяться, как прозрачной слюной и слезами, — всего хотела.

В маленькой комнате не было окон, на оштукатуренных стенах в пантомиме двигались темные тени с сиреневой подкладкой. На полу лежали чистые циновки. Постель занимала половину комнаты. А на стене (Ламассатум взглянула мельком; она рассмотрит потом, когда, обессиленный, Адапа уснет, уткнувшись в ее плечо, а она будет лежать на спине, стараясь отделаться от грустных мыслей и ощущения скорой беды), на растрескавшейся штукатурке распростер крылья дракон. В некоторых местах куски штукатурки отвалились, но главное — у дракона были невозможные, всевидящие темные глаза, и он улыбался.

Сюда не доносился шум города, встречавшего богов на Дороге процессий. Предстояло бракосочетание Мардука и Царпанит. Изображая их, к алтарю подойдут царь и верховная жрица, и духи шумеров осыплют их лепестками. За стенами дома мерцали каналы, ветер проносился сквозь сады, было много воздуха и солнца, а здесь горела лампа, и взлетал дракон, и в этот самый миг она поняла, что семя Адапы достигло цели.

Навуходоносор щурился на ярком солнце. Его облекли в прекрасное и легкое одеяние, но на душе было тяжело. Царь быстро шел по мозаичному полу, где на солнце то и дело вспыхивали слюдяные плитки. Левая рука словно онемела от долгого сдавливания, и царю это непривычное ощущение доставляло беспокойство. Он был рад тому, что новогодние празднества заканчивались. В приемной зале его с почтением встретили придворные и жрецы. Да, было время, когда он любил их всех, но теперь любовь стала осмотрительнее. В последнее время Навуходоносор предпочитал думать о своем народе, о своих крестьянах и воинах, но не о ближайшем окружении.

Воздушные анфилады залов сменяли друг друга, повсюду царило великолепие. Гирлянды роз и лилий украшали дворец. Кричали павлины, веера их ярких хвостов раскрывались меж толп приближенных. Царь был подобен грозовой туче, им восхищались. Здесь, в этих залах, уже не было видно напольных узоров — множество ног ступало по шлифованным плитам, и блеск драгоценностей соперничал с блеском глаз прекрасных, капризных женщин. Звучали голоса и музыка, сливаясь в гармоничный хор.