— И ты желаешь мне счастья?

— Да, дорогая.

— Тогда я скажу тебе вот что: я влюблена в Адапу. Честное слово. Мне не терпится назвать его мужем.

— А ты не торопишься? — с сомнением покачала ' головой аравитянка.

— Нет же, что за глупости!

Сара повернула голову. В дверях стоял Сумукан-иддин, бледный, с лихорадочным блеском в глазах. Сара выронила заколку, и та со стуком упала к ее ногам. Он молча удалился. Иштар-умми разглядывала себя в зеркало.

— Да что с тобой сегодня? — сказала она.

Адапа и Ламассатум шли, держась за руки. Они старательно избегали широких, многолюдных улиц. Адапа опасался встретить кого-либо из знакомых. То, что случилось в саду, теперь сильно его тревожило. Он все это время думал, узнал ли его Сумукан-иддин, ведь в последние мгновения он подошел слишком близко.

Они все больше удалялись от престижных кварталов с прекрасными белыми домами в три этажа, прячущимися за глухими стенами, в зелени и тени садов. Улицы становились грязнее и глуше, на разбитых панелях сидели стайки кошек, и каждый звук ступенями, как Вавилонская башня, уходил в высоту.

Адапа был рядом с возлюбленной, держал ее теплую руку. Если бы не эти назойливые тревожные мысли, он был бы совершенно счастлив. Прохожие попадались изредка, и это тоже радовало.

— Мне кажется, все на нас смотрят, — шепнула Ламассатум, и Адапа поцеловал ее мягкий висок.

— Ты хочешь есть? — спросил он, и Ламассатум кивнула. — Вон там какое-то заведение. Зайдем?

Неподалеку стояло глиняное двухэтажное строение. Выкрашенная красной краской дверь была распахнута настежь. Из сумрачной глубины тянуло жареным луком. Над входом висел оберег из дерева голова демона, и на обструганной доске по-арамейски было написано имя владельца. Адапа потянул Ламассатум за руку, и из светлого, еще нежаркого дня они шагнули в, затхлый полумрак.

В тесном зальце с низким потолком стоял густой дух кухни, который смешивался с вонью мусорных куч, гниющих на заднем дворе — противоположная дверь тоже была распахнута, однако сквозняка не было. Влюбленные осмотрелись. Два длинных стола протянулись через зал параллельно друг другу. Какой-то гуляка, привалившись грудью к столу, спал в луже пролитого пива. В углу при коптящем светильнике компания немолодых мужчин играла в кости. На вошедших никто не взглянул.

Адапа и Ламассатум уселись на лавку. Он обнял ее за плечи и покрывал поцелуями ее раскрасневшееся от бега лицо. Она жмурилась, как кошка, и от улыбки на щеках появлялись ямочки, которые он так любил. Вдруг Ламассатум охнула и отстранилась, бросив испуганный взгляд в сторону очага.

— Что случилось? — спросил Адапа.

— Там, там стоит… — зашептала она, широко раскрыв глаза. — Ты только не оборачивайся сразу.

Спустя несколько мгновений Адапа обернулся. В очаге тлели куски угля, похожие на красные глаза дракона. В их отсвете блеснули белки человеческих глаз. Из-за очага вышла сутулая фигура и, прихрамывая, направилась к влюбленной паре. Серое платье до пола, без пояса, серые, неопрятные космы, торчащие из-под островерхой мужской шапки и закрывающие лицо, делали этого человека похожим на злого демона. Ламассатум охнула и вцепилась в плечо Адапы.

— Что нужно? — сказал человек дребезжащим голосом, приблизившись к столу.

— Послушай, мы ничего не ели со вчерашнего дня, и теперь ужасно голодны, — сказал Адапа. — Принеси мяса.

— Мясо дорого, — отозвался демон.

— Я готов заплатить. У тебя есть мясо или нет?

— Мясо дорого, поэтому у меня его нет.

— Понятно. А что есть?

— Бобы, пшено, тыквы, огурцы…

— А хлеб?

— Сегодня не пекли.

— Хорошего вина у тебя тоже, вероятно, нет. Я предпочитаю сирийское.

— Виноградное вино дорого.

— Где-то я уже это слышал.

— У меня есть пальмовое. Хочешь пальмовое? — Неопрятный демон поцокал языком. — Крепкое, ему уже четыре дня.

— Нет уж! — Адапа начал злиться. — Принеси воды и пива. И фрукты давай — что там у тебя? — финики, гранаты, груши.

Человек потер руки, звякнули тонкие медные браслеты.

— Хорошо, господин. Сию минуту, господин, — проговорил он и захромал к боковой стене, где тот час откинулась занавеска.

— Как ты думаешь, Адапа, — зашептала Ламассатум, — это мужчина или женщина?

— Наверное, мужчина, — он пожал плечами.

— А мне кажется, что это старуха, — Ламассатум сделала страшные глаза. — Из тех, что крадут младенцев!

— Да? И для чего же они им?

— Как для чего? Они пьют их кровь или… или продают кочевникам.

Адапа рассмеялся.

— Какое ты еще дитя. Но скажи вот что: почему ты его, или кто он там, испугалась?

— Ах, боже мой, он надвигался, как туча!

— Нет, раньше, когда он стоял у очага. Я, было, подумал, что тебе знаком этот человек.

Ламассатум покраснела и пригладила волосы.

— Я и сама так думала. Мне показалось, что это один из тех, что… Хотя, неважно, ерунда, я ошиблась.

— Что тебе показалось? За кого ты приняла это страшилище?

— Давай не будем об этом говорить. Я ошиблась и всего-то.

К ним бойко подбежал толстый карлик и выставил на стол большое плоское блюдо с овощами и жареной рыбой. Другой рукой он держал за горло пузатый кувшин, наполненный доверху.

— Пиво, — улыбаясь, сказал он и со стуком водрузил кувшин на стол.

Из-за его спины выглядывала девочка лет девяти в очень красивом белом платье с золотистой вышивкой. Ее волосы цвета темной меди обрамляли лицо и, словно плащом, укрывали узкую спину, Спереди завитые пряди спускались до живота. Она поставила две глиняные кружки и подтолкнула их раскрытой ладонью, точно они упирались, Ламассатум поманила ее, что-то шепнула на ухо. Девочка расцвела улыбкой.

— Пиво отличное, господин, — сказал карлик. — Даю на отсечение голову, что так оно и есть. Попробуйте! Выпьете все и еще попросите! А сейчас будут и фрукты, и свежий хлебушек, и… — он многозначительно поднял кверху указательный палец, — молодая газель.

— Да, но нам сказали, — начал Адапа.

— О, во имя божественной четы! Чего только не болтает человеческий язык! Господин платит, а золото требует уважения. Я скоро вернусь.

Он взял девочку за руку и потащил за собой. Она упиралась и, изворачиваясь на ходу, колотила мужчину по спине и дергала за волосы. Выглядели они странно: почти одного роста, но такое разительное отличие было между ними! Грубое сложение карлика и нежная, дурманящая мимолетность детства в тонком теле девочки — неотесанный камень и хрупкая лилия. Влюбленные проводили странную пару долгим взглядом.