шествие, но, сколько я знаю, не произошло никакого несчастия и все обстояло в порядке и спокойно, к удовольствию всех и каждого, несмотря на то что' улицы были загромождены разного рода временными постройками.

Глава XI. Освящение Измайловского дворца. Подарки, принесенные туда. Убийство одного французского хирурга. Обычаи русских при браке, рождении, погребении, свадьбе, а также и обычаи между иностранцами, проживающими в Москве

12 декабря царь совершенно неожиданно приехал в 10 часов утра обедать к г-ну Лупу, прибывшему накануне из Архангельска. Не знавши, что там царь, я также отправился туда для поздравления этого купца с благополучным возвращением. Его величество, бывший только с двумя русскими придворными, завидев меня, приказал мне войти к нему. Я принял смелость поднести ему несколько стихов, набросанных мною по случаю взятия Нотенбурга, прося его извинить недостатки, потому что я вовсе не поэт, и смотреть на мое приношение как на выражение моей преданности и моей радости об его завоевании. Государь принял их очень благосклонно и приказал мне рассказать г-ну Лупу подробности вшествия царского в Москву, что я исполнил, к удовольствию его величества. Затем выпили по несколько полных стаканов за продолжение новой славы, приобретенной его величеством. В 2 часа царь возвратился домой.

19-го числа я получил приказание царицы (императрицы) доставить в Измайлово три портрета, сделанные мною вторично с молодых княжен во весь рост. Их высочества отправились из Москвы, должно быть, в одно время со мною, потому что они только что вышли из кареты, как и я прибыл туда. Брат императрицы ожидал уже их с несколькими священниками, для того чтобы торжественно ввести их в Измайловский дворец, вновь отстроенный минувшим летом, потому что старый совсем разрушился. Это был день, в который освящали новый дворец, прежде чем двор войдет в него. Доложивши о себе, я получил приказание подождать в первом покое, где я нашел множество придворных девиц. Пол устлан был сеном в этом покое, и в правой стороне его находился большой стол, уставленный большими и малыми хлебами, и на некоторых из сих хлебов лежали пригоршни соли, а на других — серебряные солонки, полные соли. По обычаю русских, родственники и знаемые тех, которые переезжали в новый дом, как бы посвящали его некоторым образом солью, и даже в продолжение нескольких дней сряду. Это приношение соли (и хлеба) было в то же время знаком всякого успеха, желаемого новым жильцам, желания, чтобы они никогда не нуждались ни в каких необходимых для жизни вещах. Даже тогда, когда русские переменяют жилище, то они оставляют на полу в том доме, из которого выезжают, сено и хлеб, как бы в знак благословений, которые они желают тем, которые будут жить в этом доме после них.

Стены покоя, в котором я находился в ожидании, украшены были над дверями и окнами семнадцатью различными изображениями греческого письма, на которых были представлены важнейшие святые русских, которых они обыкновенно помещают в первом покое. Это, впрочем, не мешает, чтобы изображения эти находились и в других внутренних покоях. Брат царицы стоял у входа второго покоя вместе со многими другими господами и несколькими священниками, которые, также стоя, держали в руках книги и пели духовные песнопения. Царица, окруженная несколькими боярынями, находилась в третьем покое во все время богослужения, продолжавшегося добрых полчаса. Когда служба кончилась, меня провели в один обширный покой обождать там, куда вскоре вошла и эта государыня, которой я пожелал всякого благополучия через переводчика, бывшего подле меня. Она взяла меня за руку и сказала: «Я желаю показать тебе несколько покоев», — с такой очаровательною добротой, какой я никогда не замечал в особе ее сана. Затем она приказала одной придворной девице налить мне небольшую золотую чарку водки, которую и подала мне сама, сделав мне затем честь, дозволив поцеловать ее руку, чего удостоили меня и молодые княжны, бывшие также здесь. После этого царица отпустила меня, приказав явиться к ней через три дня; затем я и удалился.

Так как приближался праздник рождества Христова, то я принял смелость поднести в дар царице сделанное мною изображение рождества Иисуса Христа и несколько четок, вывезенных мною из Иерусалима, и я просил ее принять то и другое вместо хлеба и соли. (Я тоже поднес четки и молодым великим княжнам.) Она, казалось, была очень довольна и отблагодарила меня, сделав же, в свою очередь, мне дорогой подарок — перстень, а четки для молодых княжен приказала мне самому отнести к княжнам. Я нашел этих последних за столом в другой комнате, где я и вручил им свой подарок и возвратился потом опять в покой царицы. Одна из княжен пришла туда же вслед за мной и поднесла мне небольшую чарку водки, а потом и большой стакан вина, после чего я удалился, нижайше отблагодарив их.

25-го числа русские отправляли праздник рождества Христова по своему обряду, и царь начал делать обычные посещения своим друзьям, так же как и в прошлом году.

Под исход года время настало дождливое, отчего дороги сделались до того дурны, что купцы и другие путешественники из Архангельска и других мест оставались по пяти и шести дней в дороге долее против обыкновенного. Давно уже не видали зимы, подобной нынешней. Но в начале января, с новым годом, погода вдруг переменилась: сделалось ясно и настали жестокие морозы. В первый день нового, 1703 года деланы были приготовления, необходимые для потешных огней, по случаю взятия Нотенбурга. Потешный огонь сожжен был на берегу Москвы-реки, позади Кремля, в месте, называемом «Царский луг», с которого, по старинному обычаю, в известный день в году приносилось сено (трава) в храмы. Огонь этот отличался от предшествовавшего только иносказательными изображениями.

На следующий день его величество посетил г-на Брантса в сопровождении двухсот особ, которые все вместе с его величеством были угощаемы в зале нижнего жилья при звуках труб и литавр. Между прочими вещами нам показывали там одну шпагу чудовищной величины, длиной в пять с половиной футов и шириной в три с половиной дюйма, с ножнами соответственной же величины, и шпага эта весила с ножнами более тридцати фунтов. Тот господин, которому она принадлежала, обнажил ее по моей просьбе, и оказалось, что она была обоюдоострая. Лезвие ее, впрочем, было довольно легкое и соответственно с тяжестию рукоятки или чашки. Будучи в ножнах и опущенная концом на землю, шпага эта была так тяжела, что довольно сильный человек с трудом поднимал ее одною рукою. Мы в