Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, пусть гоняет. Как там у вас?
– Все замечательно. Только в школу уже послезавтра.
– Не хочется?
– Хочется и не хочется, и то, и то. Ты когда-нибудь к нам приедешь?
– Когда-нибудь. У вас все хорошо?
– Ты уже спрашивал. Все замечательно.
– Ты мне позвонишь, если что?
– Если что?
– Ну, заболеет кто, или еще что-нибудь.
– Какой ты странный!
– Ладно, беги, Аленка, мама заждалась. Поцелуй за меня братика. Я тебя крепко-крепко...
– Я тоже крепко-крепко!
Спал я ночью как убитый, но сны запомнил. Плыли мы втроем с детьми по реке на лодке, и с нами была еще очень большая кошка. Начались какие-то неприятности, лодка потекла, и нас остановили на реке для проверки водительских прав. Вчерашняя угроза бандита, далекий голос Аленки в телефонной трубке, лодка и кошка из путаного ночного сна переварились за ночь в густую вязкую ярость.
В телефонном справочнике я нашел номер городской думы. Какая бы ни была у этого олигарха армия охранников, если он слуга народа, то должен, как любой депутат, иметь приемные часы для своих избирателей.
Городская дума оказалась распущенной на каникулы. Я повесил трубку и начал одеваться. Сидеть в воскресенье в пустой квартире без дела было невыносимо, хотелось действовать, гнать, бить, крушить... Но только не сидеть на одном месте. Где же он может сейчас быть? На одной из своих яхт, в далеких морях или океанах? Но попробовать добраться до него я мог только тут, в луже Пироговского водохранилища, около железнодорожной станции «Водники», которую заметила Алла. Это называлось искать не там, где потерял, а там, где светло. С какой стати он должен торчать там, с его-то возможностями? Но дома все равно не высидеть, а там все-таки вода и пляж... А самое главное – скоро выборы. Плакаты и листки с физиономиями кандидатов в депутаты начали расклеивать по всем московским дворам. Почему бы ему не быть в это горячее время ближе к своим избирателям, да хоть на тех же «Водниках», если он совсем без воды жить не может? И я решил попробовать, в худшем случае хотя бы искупаться и позагорать.
Я гнал по полупустым воскресным московским улицам и с удовольствием слушал густой рык движка у себя под коленями. Это было единственное время, когда можно прокатиться себе в удовольствие по городу, не изнывая в бесконечных пробках. Еще я люблю выезжать за час до рассвета, в светлую летнюю ночь, когда весь город с его пустым асфальтом – твой.
В наушниках под шлемом пискнул зуммер, я снял руку с руля, вытянул микрофон и нажал кнопку за пазухой. Чтобы пользоваться обычным мобильником на мотоцикле, нужны длинные провода и сноровка. Все провода я приспособил сам. Конечно, есть что-то и посовременнее, но обхожусь пока этим.
– Это ты, Николаша? Приветик, это Клава, помнишь меня?
– Привет, Клава, что новенького?
– Гудит что-то.
– Это мотор гудит, все нормально. Я тебя слушаю.
– Это, как его... мы тут сидим втроем... ну, как тогда в больнице, навещаем его. Это... ну, ты сам сказал, позвонить, если что...
– Да, да, говори, Клава! – Я не снижал скорости.
– Я про письма – помнишь, звонила? С пустышками внутри.
– Ну, ну, помню, интересно.
– Ага! Так это... кладовщице нашей, у нее тоже две акции, так ей конверт с нормальным письмом пришел. На собрание акционеров, внеочередное и очень срочное, приглашают. Представляешь, Николаша, из всех нас – ее одну. Это как понимать?
– Когда собрание?
– Сегодня, в шесть часов. Ты скажи, может, и нам всем пойти, кому пустышки в письмах пришли? Устроить им веселую жизнь?
– Где собрание?
– В воинской части какой-то, там и номер указан.
– Отчего же не пойти. Только вас не впустят.
– Как не впустят?
– Там солдат с автоматом стоять будет – вот как. Не зря они воинскую часть выбрали. Адрес знаешь?
В наушниках послышалась возня, нетрезвые вопросы, шуршание. Вспомнили только улицу, но этого было достаточно.
– Жалко только, Серега еще рот плохо открывает, а то бы устроили им... Ты точно знаешь, что не впустят?
– Точно. Спасибо, Клава, если будет время, заскочу туда, погляжу. Привет болезному.
– Эй, эй, стой... еще не все! Серега еще что-то хочет сам... Ты слышишь?
Опять в наушниках возня, пьяный говор...
– Здорово, боксер!
– Привет, Серега! Ну, рот теперь открывается?
– Пока хреново. Слухай, боксер, что я тебе хотел сказать-то... Тут ко мне одна дамочка в больницу подвалила, с бумагами всякими. Подпиши, говорит. Бутылку выставила, денег дала. В пятницу это было, после поминок. Я голову с похмелюги поправил этой бутылкой.
– Что подписывал? Не тяни – я на мотоцикле.
– А! Ну, да... так она мне сначала лепила, мол, ты пострадавший, тебя незаконно уволили с завода, и все такое... Все путем, в общем, я не возражал, раз потерпевший. Потом про акции эти говорила, что подписи на протоколах туфта, собрание липовое, и обязаны были мне, как акционеру, все бумаги представить, а они избили, и свидетели есть... Все так складно лепила, и я со всем согласился.
– Куда бумаги?
– В суд. Я их все подписал. И денег мне еще дала, мы на них до сих пор вчетвером лечимся. Только я того, боксер, что-то сумлеваться потом стал... Еще она все лепила о профкоме на нашем заводе, мол, защищают они всех, а я на заводе ее и не видал никогда, а о профкоме все забыли давно.
– Одна приезжала?
– Не, с ней еще один был, здоровый такой, с татуировкой во всю клешню, его рожа мне точно не понравилась. Скажи, боксер, может, это подстава какая?
– Пообещала чего?
– Ага, денег даст и на работе восстановит...
– Худая такая? Востроносая?
– Ага, страшнее тюрьмы. Знаешь?
– Видал. Нехорошая. Они тебя и били, одна шайка.
– Чего мне делать-то теперь, скажи? Вишь, я как почувствовал, стал сумлеваться...
– Да ничего не делать, Серега. Подписал – и подписал. Суд теперь будет. Да уж и был, наверное. Но больше ты их не увидишь. И денег тоже.
– А работа?
– И работу не увидишь. Допивай, что осталось и выздоравливай. И не сомневайся больше.
– Обрадовал ты меня... Ладно, а может, заедешь? Посидим, как тогда, все путем...
– Не получится, Серега.
– Ты уже с утра верхом? Ну, даешь, боксер! Не споткнись где – вишь, они все какие крутые.
– Постараюсь. Ну, все, отбой, выздоравливай.
Я щелкнул кнопкой телефона за пазухой и отвернул правой ручкой побольше газа в цилиндры.