– Вы мне одолжите свою рубашку?

Из ванной она вышла скромной и притихшей девочкой. Мужская рубашка, облегая ее полную грудь, делала ее почти семнадцатилетней, поэтому было особенно неожиданно услышать от нее:

– У вас не найдется чего-нибудь выпить? Крепкого.

Я крепкого не пью и мог предложить ей только оставшиеся с последнего праздника полбутылки шампанского.

– Только шампанское. Налить? Нам есть что отпраздновать...

Она выпила слабо пенящийся бокал одним махом, не переводя дыхания. Глаза ее сразу увлажнились, заблестели и ожили.

– Бандиты! Самые натуральные! Мне и в кошмаре присниться не могло, чтобы со мной такое!

– Где они вас перехватили?

– У подруги! Сначала обзвонили всех подряд, а когда нашли, вломились в квартиру. Но теперь-то они отстанут?

– Не знаю.

– А кто знает? Я же им все отдала!

– Не все. Но будем надеяться.

– Не все? Они и деньги мои отберут? Не молчите, объясните хоть что-нибудь!

– Что вы для него делали? Рассказывайте, если хотите моей помощи.

– Все делала! И все о нем знаю, я вам уже говорила! Вы бы послушали, что там...

– Не успел.

– Нет, нет, молчу, все... ничего я не знаю, ничего не слышала, ничего не помню, только оставьте меня все в покое, я никому ничего никогда не скажу, ни слова! И не спрашивайте меня больше ни о чем!

– Ладно, оставим это. Скажите только, как вы попали на этот завод?

– Зачем вам? Вы тоже мне зла хотите? – У нее задрожали губы, она опять была на грани истерики.

– Алла, вы просили меня вчера, чтобы я защищал вас и ваши деньги.

– Хорошо вы меня защищаете! Да, да, деньги! Деньги, деньги... Они убьют меня из-за этих денег!

– Кто вас устроил на завод? У Портного есть там еще свои люди?

– Ничего я не знаю! И знать больше не хочу. Оставьте меня все в покое!

Я молча протянул через стол руку и положил на ее ладонь. Алла вздрогнула, быстро на меня взглянула и сразу как-то поникла, стихла. Ее ладонь, как маленькая мышка, то вздрагивала, то порывалась убежать, то замирала и наконец успокоилась. Я приподнял свою ладонь, но мышка не убежала, я погладил ее и снова укрыл от всех невзгод.

– Ладно, спрашивайте, – чуть слышно произнесла она. – Только ничего я вам не говорила. И от всего откажусь.

– Сколько вы проработали у Портного?

– Лет пять.

– Как он устроил вас в секретариат завода? Так просто туда не устроишься, кто у него еще в дирекции?

– Кто-то есть... Не знаю. Да, есть... никогда не могла понять – кто.

– Это важно. Убийца вашего мужа – свой человек, из самого ближнего круга, кому директор доверял. Если его вычислим, то Портному конец. Он сядет, и надолго.

– Говорю вам, не знаю, я работала на этом заводе секретаршей только полгода!

– Стукалов? Глотов? Юрист? Сын директора? Отдел кадров? – Я говорил медленно, с расстановкой, вглядываясь в ее лицо, надеясь, что она выдаст себя.

– Я говорю – не знаю! – вспыхнула Алла.

– Что Портному было нужно, что вы ему передавали?

– Все.

– Конкретнее?

– Все передавала! Сплетни, разговоры, бумаги копировала... Я же секретаршей директора стала, никого ближе к нему не было. Но только я никого не убивала! Вы на это намекаете?

– Да Бог с вами...

– Я замуж за него вышла, мы любили друг друга. О, господи!.. Налейте мне еще. У вас есть что-нибудь покрепче?

– Нет. – Я налил ей последнее оставшееся в бутылке шампанское, и она с жадностью его выпила.

Оно снова хорошо на нее подействовало, в глазах появились искры, на губах заиграло подобие улыбки. Она слегка отодвинулась от кухонного столика, закинула ногу на ногу, рубашка приоткрыла ее полные бедра, и в упор посмотрела на меня.

– Только не понимаю, зачем вы копаетесь в этой грязи? Вам кто-нибудь платит?

– Нет.

– Вам сегодня угрожали бандиты. Вы не боитесь?

– Боюсь.

Я мог бы еще сказать ей, что считаю минуты, когда во Владивостоке наконец кончится раннее воскресное утро, мои дети проснутся, и я смогу услышать по телефону их голос. Звоню я им редко, но сегодня я считал минуты...

– Странный вы человек... Делаете это только для меня?

– Для вас... и для себя.

– Я вам заплачу, обязательно... только потом, сейчас у меня ни копейки. Вы мне верите?

Алла расстегнула верхнюю пуговицу рубашки и встряхнула золотистыми волосами. Я молча смотрел на нее и ни о чем не думал. Она встала, отвернулась от меня, подошла к окну и прижала руки к груди. В черном вечернем окне отразились ее лицо и полуоткрытая грудь.

Затем повернулась ко мне – очень медленно. Все пуговицы на рубашке были сейчас расстегнуты, и первое, что сразу бросилось мне в глаза, – белая грудь на смуглом загорелом теле.

Я не мог отвести от нее глаз.

– Можно мне сесть? – Не дождавшись ответа, она села мне на колени и посмотрела в глаза. Увидев в них что-то, только ей понятное, обняла меня руками за шею и тесно прижалась грудью.

– Больше ни о чем меня не спрашивай. Хорошо? Ни о чем... Мне так хорошо с тобой, спокойно... Не прогоняй меня.

Ее пальцы скользнули мне под рубашку, но не задержались и скользнули ниже. Влажные полуоткрытые губы коснулись моего подбородка, нижней губы... Но дальше я их не пустил. Поднялся, взял ее на руки, и она звонко и радостно засмеялась. Я понес ее в спальню, уложил на кровать, лег рядом и крепко обнял. Логика вещей ускользала от меня в туман, и все сейчас казалось неважным.

Желанная вспышка молнии и небесного счастья, и туман начал быстро рассеиваться. Я перевернулся на спину, и она сразу свернулась калачиком, устраиваясь на моей груди.

– Меня прямо дрожь берет, как подумаю, что надо ехать обратно в этот коттедж. Темно, тихо... и одна собака.

– Оставайся.

– Я тебе не нужна, я это чувствую. А тебе вообще кто-нибудь нужен?

– Не знаю. Мои дети.

– Ты за них испугался?

– Да.

– Эти на все способны... бандюги. И ничего ты с ними не сделаешь... – Она вздрогнула под моей рукой и прижалась еще теснее. – Какой же ты смелый, совсем их не боишься! Слава Богу, отдал им эту сумку... Ты же их не обманул?

– Нет.

– Они больше не тронут меня?

– Нет.

– Боже, я теперь буду молчать как рыба. Но коттедж ведь они не украдут?

– Нет.