Под копной золотистых волос, свесившихся из окна к асфальту, оказалось не ее лицо, а затылок. Грубая рука дернула, развернула, и голова, как на шарнире, перевернулась на шее, открыв хорошенькое личико Аллы, искаженное болью и яростью, а еще мольбой.

– Узнаешь свою клиентку, Коля? Вижу – узнаешь. А теперь слушай ее.

Тот ударил ее или прищемил, потому что Алла вскрикнула от боли и хриплым голосом тихо прокричала:

– Отдай им все! Отдай записи, слышишь!

Голова ее скрылась, и в окне снова появился «курносый».

– Ну, слышал приказ клиентки? Вопросов нет? Отдавай чужое!

– Сначала отпусти, тогда и поговорим.

«Курносый» не ответил, оценивая ситуацию, а эти двое переминались передо мной с ноги на ногу. Старушка соседка, вышедшая из подъезда, только мельком взглянула на нас и испуганно прошмыгнула дальше.

– Где сумка?

– Отпусти ее!

– Что потом?

– Сначала это.

Тот снова задумался, распоряжений на этот счет у него не было. Наконец решился действовать по обстоятельствам.

– Тащи сумку, и получишь клиентку. – Он махнул рукой, и те двое отступили от меня с явным облегчением.

– На вокзале сумка, в камере хранения, сам поедешь и возьмешь.

– Нет проблем. Да ради Бога, забирай ты ее, потаскуху! Но только если ты, сука, нам соврал...

Бандит скрылся в окне, дверца распахнулась, и руками вперед, вниз на асфальт, стукнув громко коленями о порожек машины, вывалилась Алла. Она пробежала метра полтора на полусогнутых ногах и только в шаге от меня сумела распрямиться. Сразу обхватила за грудь и повисла на плече.

– Говори, Коля, куда ехать, и чего? Не тяни соплю, – уже веселее проговорил курносый.

– Записывай. Чтобы я твою рожу больше не видел и голоса не слышал, если что перепутаешь.

Я назвал ему номер ящика и код замка. Алла висела на моем плече и всхлипывала. Хлопнули дверцы машины, зашелестел мотор, в заднем окне опять высунулась бандитская рожа.

– Только слухай сюда. Если динамо нам закрутишь или что другое, мы тебе в следующий раз дочку твою привезем. Без ушей только, или без глаз, ха-ха! Нам даже во Владивосток летать не придется, ведь там она у тебя? Достаточно своим ребятишкам туда звякнуть. Подумай об этом на досуге. Ладно, трахайтесь пока, время не теряйте.

Машина рванула, шаркнув шинами, визгнула ими около детской площадки и скрылась.

Окно было распахнуто, субботний вечерний воздух вливался долгожданной прохладой в комнаты дачи. Из сада доносились звонкие голоса играющих детей. В плетеном кресле перед включенным телевизором сидел крупный мужчина. Он рассеянно поглядывал на экран и раздраженно нажимал на кнопки пульта, надеясь найти что-нибудь, что задержит его внимание подольше. Скоро он прекратил свои тщетные попытки развлечь себя, погасил экран и прошелся по комнате. Подошел к столу и внимательно рассмотрел персики в вазе, протянул руку к пузатому арбузу на тарелке и крепко щелкнул его пальцем. Арбуз отозвался тугим и спелым звуком. Это тоже не удовлетворило его, от столика он направился к двери, плотно прикрыл ее и запер на крючок. От двери отступил к печи и остановился перед ней. Это была печь-голландка, облицованная дорогим голубым кафелем, с сияющими начищенными латунными деталями, намекающими на непростое устройство. Он провел рукой по верхней круглой и блестящей заглушке. Печь не топилась с начала лета, и латунь была приятно холодной и гладкой. Привстав на цыпочки, он вынул круглую заглушку и просунул руку в открывшийся проем. Вынул оттуда что-то завернутое в кухонное полотенце, поставил заглушку на место, вернулся к креслу и развернул пакет. На коленях лежал поблескивающий в сумерках никелированный шестизарядный револьвер «смит-вессон».

Но мужчина вряд ли сейчас любовался этой штучкой. Он мрачно оглядел револьвер, покачал его на руке, оценивая вес, отщелкнул барабан, покрутил его пальцем, осмотрел золотистые гильзы патронов с красными крапинами капсюлей. Напоследок вложил его в руку и прицелился в телевизор. Затем, придерживая револьвер рукой, дотянулся до ящика стола, резко его выдвинул и вытащил сложенный вчетверо, смятый лист бумаги. Откинувшись в кресле, развернул лист и положил его поверх блестящего револьвера.

То, что там было написано, мужчина, по-видимому, читал уже не раз и, возможно, знал наизусть, сейчас его интересовало другое. Лист был стандартного формата, и на нем всего несколько строчек, отпечатанных на компьютерном принтере. Необычным был только вид строчек, набранных заглавными буквами:

«ДЕНЬГИ ИЗ СЕЙФА ВЕРНИ. ЗАРЕЗАЛ СТАРИКА – СВОЮ ВЫГОДУ ВЗЯЛ, ЧУЖОЕ ОТДАЙ. ТЕБЯ ВИДЕЛИ, И ОРУЖИЕ В РУКЕ. ПОЛИЦИИ ЭТО БУДЕТ ИНТЕРЕСНО. ЕСЛИ БЛАГОРАЗУМЕН И СОГЛАСЕН – В ПОНЕДЕЛЬНИК ПОД ДВОРНИК СВОЕЙ МАШИНЫ СУНЬ ГАЗЕТУ. И БЕЗ ФОКУСОВ, РИСКОВАТЬ НЕ БУДУ. ЖДАТЬ ТОЖЕ».

Этот листок бумаги он нашел вставленным в ручку дверцы своей машины, когда в пятницу вечером уезжал домой с заводского двора. Мужчина снова пробежал глазами текст, приподнял лист и внимательно осмотрел его на свет. Потом потер в нескольких местах пальцами, тряхнул, похрустел бумагой, поднес к лицу и поводил листок около носа с обеих сторон. Из другого ящика письменного стола он вынул цифровую камеру, разложил на столе записку и несколько раз ее сфотографировал. Пошарил рукой в столе, нашел конверт, сложил аккуратно записку, вложил в конверт и заклеил. Вынул из стаканчика с карандашами шариковую ручку и надписал левой рукой на конверте печатными кривыми буквами: «Генеральному директору Глотову, лично в руки».

Револьвер он снова завернул в полотенце. Сверток вернул на место и напоследок, не сдерживая больше своего раздражения, хлопнул кулаком по латунной заглушке. Та со звоном встала на место.

Вернулся мужчина не к креслу, а к столу с фруктами. Потрогал рукой зеленую корку арбуза и достал из кармана брюк нож. Это был автоматический нож с выкидным лезвием. Не глядя, он нащупал пальцем кнопку и, звонко щелкнув, выбросил черное вороное лезвие с серрейторной заточкой. Перехватив нож тычком вниз, приподнял его и с силой опустил точно в темя пузатого арбуза. Арбуз хрустнул, и кроваво-красный ломоть вывалился из него прямо на белую скатерть.

Облачко пыли из-под колес черной машины пахнуло в нас и осело. Алла уже висела на моем плече, поджав под себя одну ногу, плечи ее вздрагивали. Белоснежная несколько часов назад юбка была измята и вымазана грязью. Ощущение у меня было мерзкое, словно мы – двое оплеванных.

– Поднимемся ко мне, хоть умоетесь, – предложил я, и она в ответ мелко закивала растрепанной головой.

Мы пошли к дому, и мне пришлось ее поддерживать: что-то случилось у нее с ногой или каблуком, она сильно хромала. В таком жалком виде мы поднялись по лестнице, вошли в квартиру, и я сразу повел ее в ванную. Через минуту из-за запертой двери под шум воды донеслось: