Программа, отработав свой положенный срок, постепенно готовилась к окончанию гастролей. Можно было видеть, как кто-то упаковывал репетиционный реквизит, он теперь был не нужен. Из гостиницы постепенно приносились лишние вещи. Упаковочные ящики и контейнеры с распахнутыми дверцами всё чаще стали появляться за кулисами, где копошились участники программы. Всё чаще голос инспектора манежа напоминал, чтобы не загромождали проходы кулис «барахлом» и чтобы следили за установленным порядком.

У всех было «чемоданное» настроение, — этакий переездной «зуд», который появляется у артистов цирка за неделю-другую до окончания гастролей. Начали обсуждаться первые присланные разнарядки из Главка. Кто-то радовался предстоящим гастролям в новых городах, иные недовольно роптали, мол, «в третий раз едем в эту глушь», остальные ждали распоряжений, как счастливых лотерейных билетов. По присланным распоряжениям из Москвы, по названиям городов, пытались угадать отношение к себе начальства. Дружно поругивали Главк за нерасторопность, за нелогичность в планировании маршрутов, за всё! Даже за то, что он есть…

— Засиделись в этом городе, за три месяца вещами обросли, упаковываться замучаемся! — ворчал Захарыч. — Обычно в городе работаешь месяц-полтора и переезд. Правда в Москве и Питере — там вообще полгода. Вот где привыкаешь, словно врастаешь в землю! Потом задницу не оторвать!..

Для Пашки это был первый гастрольный город. Выступлениям и дням, прожитым здесь казалось, не будет конца. Но колесо жизни неустанно вращалось, оставляя глубокие следы на извилистых дорогах планеты, лицах и судьбах людей…

На молодого парня тоже напала какая-то безотчётная то ли хандра, то ли озабоченность предстоящим переездом. Что-то неосознаное, подспудное, беспокоило, волновало сердце. Пашка вдруг заметил, что рассматривает людей и закулисье, словно видит это в первый раз. Всё стало острее, весомее, значимее…

— Привыкай! — попытался ответить Захарыч на вопрос своего помощника, что с ним происходит. — Хотя, хм, я так к этому и не привык. Каждый раз рву себе сердце, уезжая из очередного города, словно прощаюсь навсегда… Собственно, так оно и есть. Даже, если и приедешь сюда ещё раз — всё будет по-другому, лучше-хуже, не важно, — не так!.. Ничего, парень, не повторяется. Надо ценить каждую секунду этой жизни! — Захарыч задумался, похлопал по карманам в поисках табака, как он это обычно делал в волнительные минуты, забыл чего хотел, вздохнул, и продолжил:

— Ты только вслушайся в слова: «С началом!», «С окончанием!»…

В первом случае — впереди жизнь, надежда. Во втором… — Захарыч не договорил, вяло махнул рукой. — Не люблю я этого слова… Хорошо, если программа переезжает целиком, но в основном — кто куда. У каждого свой путь, своя жизнь. Бывает, Пашка, что больше и не встретишься с понравившимся человеком, не поработаешь в одной программе. Никогда. Вот такая она — цирковая жизнь. Вроде и манеж круглый, а ничего не повторяется…

Пашка Жарких объявил в вечерней школе, что скоро уезжает…

Учился он легко, в охотку, немало удивляя педагогов, привыкших видеть совсем иное отношение к учёбе заводских парней и девчонок.

— В понедельник у нас педсовет. — подошла к своему девятикласснику Анна Александровна. — Ты бы не мог, Павел, пригласить своих родителей? Мы хотели поговорить о твоей дальнейшей судьбе. Ты прилично учишься и у тебя хорошие данные. Надо подумать о будущем.

Пашка нахмурился и опустил глаза. Что он мог сказать своей классной руководительнице, этой ещё совсем молодой женщине? Что он почти сирота, что толком не знает родительской ласки и тепла, и что её волнения — это, по существу, первая чья-то серьёзная забота о его судьбе! «Она, да ещё мой Захарыч!» — подумал Пашка. — «Захарыч!» — пришла спасительная мысль. «Ну, конечно же, Захарыч! Кто есть ещё родней и ближе!..»

Взгляд Пашки посветлел и он, улыбнувшись, сказал:

— Хорошо! У нас как раз в понедельник выходной в цирке, кто-нибудь придёт.

Пашка Жарких выбежал из школы. На душе было радостно и легко. Тёплый вечер заигрывал с жёлтыми фонарями, что склонили головы перед величием старинных домов. Ветер, пробежавшись по крышам, тихо напевал в арках проходных дворов. Сердце куда-то звало и шептало что-то на непонятном языке…

Пашке вдруг так захотелось увидеть Валентину, аж сжало сердце! Он остановился, выдохнул. На память пришли слова Захарыча: «…бывает, что больше и не встретишься с понравившимся человеком, не поработаешь в одной программе…»

Вечер как-то сразу померк, словно выключили фонари. Налетевший ветер полоснул по сердцу тоской и горьковатым запахом костра из осенних листьев, оставив саднящий ожог. С этой болью Пашка Жарких и появился в цирке…

Он рванул дверь служебного входа, торопливо прошагал коридором и… нос к носу столкнулся с Валентиной. Та после выступления уставшая и счастливая медленно шла, собираясь подняться на второй этаж в гримёрную. В её руках был роскошный букет. От неожиданности сердце парня несколько раз сделало кульбит. Он смотрел то на Валю, то на цветы, топчась на месте и не зная что сказать.

— Пашка! Я сегодня сделала двойное! С первого раза! — она счастливо засмеялась, чмокнула его в губы и исчезла.

— Алё, Ромео, у тебя ноги отрываются от пола, не улети, лонжы нет! — подошедший полётчик Женька хлопнул «счастливчика» по плечу и «полетел» догонять Валентину, их гримёрные были рядом.

Пашкин сердечный «ожог» перекочевал на губы. С глуповато-счастливым выражением лица он вошёл на конюшню…

— А, Ломоносов! — встретил его улыбкой Стрельцов. — Вижу, пятёрок наполучал во всю упряжку!..

Переодеваясь, он вновь и вновь переживал вкус Валиных губ — мягких, сладких, отнимающих волю… Снова и снова вспоминал, прокручивал в памяти подробности, улыбался. Требовалось сосредоточится на работе, но это как-то плохо получалось…

Наездники со свистом и гиканьем вылетали на манеж и возвращались обратно. Пашка автоматически выполнял команды Захарыча и джигитов:

— Готовьте Топаза!.. Алмаза примите!.. Захарыч, Янтаря ближе к форгангу!.. Ромео, не спи — замёрзнешь, Малахита разверни, сейчас он пойдёт… Разноголосица звучала в крутящемся калейдоскопе представления вперемешку с аплодисментами, конским топотом, темпераментной музыкой и щёлканьем арапника Казбека. Работа за кулисами шла в таком темпе, что казалось, если кто-то замешкается на мгновение, всё столкнётся, перепутается, превратится в хаос…

Пашка постепенно приходил в себя. Выступление номера подходило к концу. Вспомнилось обещание, данное учительнице. Он тайком взглянул на своего наставника.

— Мм-да-а, хм, этот всю школу распугает!.. — Пашка представил себе картину: его великовозрастный наставник в обществе интеллигентной и хрупкой классной руководительницы — космы Захарыча, его ручищи, не выветриваемый запах конюшни, старомодные галантные манеры с женщинами и его вечный детский трепет перед образованием. Пашка невольно тихо рассмеялся.