Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Голова начинает резко кружиться, виски сдавливает от давления, волнение не дает соображать, возможно, поэтому я говорю вовсе не то, что хотела, напрягая язык и ротовые мышцы, чтобы ни в коем случае позорно не шепелявить.
Хочу сказать, что Тим был на той вечеринке, что он обещал найти того самого таинственного парня, хочу просто потянуть время и закончить ужасную сцену, но вместо этого говорю слова, производящие эффект разорвавшейся бомбы:
— Тим был там…
Глава 12
Варя
О, боже мой, что я натворила? Что я сказала?
«Тим был там…» Это же можно совсем иначе понять. Меня разбирает вдруг истерический смех, который отчаянно держу в себе, ведь будет странно, если я засмеюсь, в то время как Павел Петрович, побагровев, смотрит на меня с опешившим видом. А Эляна пучит глаза, будто ее в грудь ударили и лишили способности дышать. Все впились в меня взглядами и ждут, что я скажу дальше. А я… А я не понимаю, как так вышло.
Слова не идут наружу, язык не в состоянии воспроизводить фразы.
Что я смогу объяснить? Снова же мямлить начну.
И это дает пищу для размышления обоим — и Эляне, и Павлу Петровичу.
Он выпрямляется, выражение лица становится серьезным и сосредоточенным, а потом решительно идет из столовой, и Эляна, бросив на меня злющий взгляд, бежит за ним, хватая за руку и пытаясь понять, куда он пошел.
— Я должен поговорить с сыном! — рявкает обычно спокойный и выдержанный муж сестры, и от этого я сначала подпрыгиваю на своем стуле, а потом прикрываю лицо ладонями.
Оставшись одна, то ли плачу, то ли смеюсь. Форменная истерика. Но недолгая. Ведь я плакала всю ночь, у меня уже просто нет сил поливать щеки слезами. Глаза уже болят от этих рыданий, я должна прийти в себя и разобраться с кашей, которую я заварила.
Я буду отрицать! Всё отрицать! Даже если меня припрут к стене, не скажу, что это был Тимофей, ведь он-то сам не помнит этого! Да, это глупо, но я хочу, чтобы он вспомнил и признался, а не отец вынуждал его признать отцовство. Мне хватает того, что он меня презирает за сам факт существования. Что же он сделает, подумав, что я навязываю ему ребенка?
Пока меня никто не видит, спешу в свою комнату, взлетая на второй этаж со скоростью света. Запыхавшись до ломоты в ребрах, захлопываю дверь, прекрасно зная, что это никакая не преграда. Кто угодно заходит сюда без стука, не особо спрашивая разрешения. Мне здесь не спрятаться, закрытая дверь не решает никаких проблем и не гарантирует мне безопасность.
В голове звучат жестокие слова сестры, они повторяются как непрекращающийся гул голосов… Разбирайся с проблемами сама… Позвони маме… Подруге…
Я так подвела Эляну, что она больше не хочет мне помогать. Что же будет? Куда я пойду? На что мне жить?
Забираюсь на диван и просто тупо смотрю в одну точку, пытаясь успокоиться.
Я не хочу ехать обратно домой, не хочу бросать университет. И аборт я делать не хочу. Но совершенно не знаю, сколько стоит содержание ребенка. Может быть, Эляна успокоится? Может быть, всё само как-то устаканится?
Нет, нельзя прятать голову в песок. Надо становиться взрослой. Пора.
Спустя минут пятнадцать сажусь от звука приближающихся шагов. Сжимаюсь в комок. Это Тимофей! Точно он! Отец ему уже всё сказал, и он идет на разборки. Боже мой! Мой взгляд мечется, я буквально ищу способ спрятаться. И тут же смеюсь над собой. Вот дура! Если бы не мой дурацкий иррациональный страх, я бы просто сказала всем правду! Но я не могу!
— Решила на меня своего выродка повесить, убогая? — мажор без стука влетает в мою комнату, смотря бешеным взглядом.
Значит, отец с ним поговорил…
— С чего ты взял? — сжимаюсь от ужаса и шока. Знала, что Тим будет злиться, но его реакция гораздо-гораздо хуже. Как же он меня ненавидит! Злющий как черт. Ненавидит еще больше, чем раньше, и я ничего не смогу изменить.
— С того, что ты слишком удачно залетела и отец подозревает меня. Что, хочешь воспользоваться схемой сестренки и поймать богача?
— Что? — едва понимаю, о чем он. Он считает, что я забеременела специально? Какая еще схема?
— Сестренка поймала моего отца красивым личиком, а таким мышам, как ты, приходится действовать через спиногрызов. Но учти, у тебя ничего не выйдет. Я бы на тебя и в голодный год не посмотрел.
— Уходи, Тимофей! — только и могу сипеть, в душе воя от обиды и больной любви к мажору.
Зачем он так со мной? Откуда в нем столько жестокости?
— Это ты вали из нашего дома, приживалка, к отцу своего ребенка.
«Ты — отец моего малыша!» — хочется мне прокричать, но эта тайна умрет вместе со мной.
— Слышала меня, убогая? — продолжает издеваться Тимофей. — Я избавлюсь и от тебя, и от твоей сестры, клянусь матерью.
Какие страшные слова он говорит. Мне даже кажется, что он готов причинить мне физический вред. Никакой не может быть речь о том, чтобы пытаться добиться от него понимания.
«Почему ты ничего не помнишь?» — хочется мне подбежать к нему и колотить руками по груди. Сердце обливается кровью, а в горле сидит плотный комок страха. Обнимаю себя руками и смотрю в пол. Сколько раз он должен сказать, чтобы я ушла, чтобы до меня дошло? Мне здесь не место, никто не хочет меня тут видеть, никто не любит и не принимает.
— Слышала? Или со слухом у тебя тоже плохо?
— Уйди, — вытирая щеки резкими движениями рук, выплевываю. — Ты прав. Можешь быть спокоен, Тим, завтра меня здесь не будет.
— Хорошо бы сегодня, — ощеривается он в противной улыбке. Или, скорее, оскале.
Хищник довел жертву и рад своему успеху.
С довольной улыбкой он поворачивается к двери и уходит из моей комнаты.
И из моей жизни. Я тоже клянусь! Клянусь, что он ничего не узнает!
Клянусь, что я не буду вымаливать его
