были весьма скромные похороны. За двадцать лет ее мужа, Гасан-бека, успели забыть.

…послесловие к тексту о Гасан-беке Зардаби и Ханифе ханум Абаевой-Меликовой

Отдаю себе отчёт, что текст получился несколько идиллическим. Понимаю, но на основательную переделку уже нет сил.

Во-первых – признаюсь – статья, которую писал в 2011 году, предполагалась для ретроградного журнала, и при написании пытался себя «цензурировать». Как оказалось, напрасно, статью всё равно не напечатали.

Это то, что зависело от меня.

Во-вторых, то, что не зависело от меня. Многие источники трудно «разговорить». Время не способствовало откровенности.

Как же избежать «идиллии», когда умом всё понимаешь, трудная судьба, трудная жизнь, трудный характер, провоцирующий конфликты, но всё спрятано за покровом привычных клише и привычного для советских лет ханжества? Приходиться многое додумывать, но как определить, до какой черты это допустимо?

Жанр своей книги о Зардаби «Человек из Зардоба» я определил как «документальную фантазию для кино», позволял себе «врать правду». Не чурался и того, что выше, в примечаниях, назвал «городскими байками», которые сохранились в устной памяти.

Возникает естественный вопрос, не переступил ли я черту, за которой «разговорить» документ или «разговорить» городскую байку, превращается в «разговорить» самого себя? Ответа у меня нет. Возможно всё дело в том, что мера того, что допустимо, а что недопустимо, определяется не логикой, а чувством соразмерного, которое невозможно формализировать.

Приведу два конкретных примера и не мне судить, хватило ли мне чувства соразмерного.

1927 год. Приближается двадцатая годовщина со дня смерти Зардаби. Ханифа ханум не только для того, чтобы рассказать о прошлом, но и для того, чтобы привлечь внимание к памяти её мужа, которого уже стали забывать, пишет «Биографию Зардаби».

Ханифе ханум уже 74 года и жить ей осталось всего два года. По существу это была старая женщина, на пороге смерти.

В далёком прошлом, ещё в досоветские времена, эта старая женщина была молодой кавказской княжной из горного аула, наверно гордой, неприступной, может быть даже своенравной. В недалёком прошлом эта старая женщина была школьным учителем, видным советским деятелем на ниве просвещения, наверно строгой, никаких вольностей ни в поведении, ни в одежде. О каких «семейных тайнах» может идти речь, если воспоминания, пишет старая женщина, раз, в далёком прошлом, кавказская княжна, два, в недалёком прошлом, советская учительница, три. Но как не удивительно, «Биография» написана не казённым языком, и, пусть косвенно, возникает образ живого человека.

Есть достаточные основания для «документальной фантазии», даже понимая, что сама Ханифа ханум «врёт правду».

Прошло 30 лет. 1957 год.

Группа представителей интеллигенции готовит список мероприятий, в связи с приближающимся пятидесятилетием со дня смерти Зардаби. Принимают решение перезахоронить прах Зардаби, теперь уже в Аллее почётного захоронения. Хороший повод, «юбилей», да и «оттепель» в стране[246]. Естественно, обратились к Гарибсолтан. Когда-то любимица Гасан-бека, теперь старая женщина, всю жизнь проработала школьным учителем, семьи нет, о братьях и сёстрах мало что знает, оказались на враждебном Западе, так что ей заслуженной советской учительнице, о них лучше не вспоминать.

Она устала, нервы на пределе, иногда сдают, впору обращаться к психиатру, обижена на весь мир, вот в сердцах и прогнала тех, кто пришёл по вопросу захоронения её отца, крикнула что было сил «хотя от мёртвого отстаньте», да ещё запустила в них стаканом.

Правда это или не правда, такая «байка» многое позволяет понять. И в судьбе Зардаби, и в нас, которым он посвятил свою жизнь.

Мы уже говорили, что характер у Зардаби был жёсткий, упрямый, колючий, безоглядный. А может ли быть иным характер у человека с просветительской миссией, который хотел бы, да не в состоянии поладить со своим временем. Поэтому пришлось сначала пожертвовать любимой, потом собственными детьми. Не нам, его потомкам, которые пользуются плодами его титанического труда, упрекать его в этом. Сумела переступить жена, когда своим бисерным почерком исписывала школьную тетрадь. Вот и главный ответ на любые рассуждения (сами по себе правомерные) о «семейных тайнах» жизни Гасан-бека и Ханифы ханум.

Но есть и другая сторона медали, в которой, не только характер человека, не только «захолустья», но и возможности человека, решившегося на то, чтобы сразиться с этим «захолустьем».

Для сравнения, если в России подобную задачу пытался осуществить царь, обладавший неограниченными полномочиями, мощной харизмой, огромной физической силой, то в Азербайджане, скромный учитель гимназии, опутанный бюрократическими регламентациями, со скромной харизмой и скромными физическими возможностями. Прометей, который не бог и не титан, но который точно также решил разбудить людей из их полусонного существования. Ситуация, почти комическая, если хватит для подобного комизма душевного здоровья.

Не будем из XXI века упрекать в наивности человека, который не мог предполагать, что с нами случится в XX и уже в XXI веках. Он ведь не был пророком, а просто смотрел на то, что происходило в других странах.

И считал, что подобное возможно и у нас, в Азербайджане.

6. Способны ли мы услышать Ахмед бека?[247]

(Статья написана в 2007 толу)

…текст, который меня удивил

Этот текст («Женщина в исламе и по исламу» Ахмедбека Ага оглу), много лет тому назад (сколько? 10? 15? больше?) показал мне наш известный литературовед, ныне покойный Азиз Мирахмедов[248], который в те годы готовил к изданию сборник статей Ахмеда Агаоглу.

Уже тогда этот текст меня удивил. «Феминизм» у нас был словом ругательным, «гендер» мы только узнавали, а здесь текст, датированный 1901 годом (?!) и который практически начинается со слов «феминизм сделал столь видный шаг вперед».

В те годы не было возможности вчитаться в текст, да были и другие причины, скорее мировоззренческие, которые не позволили мне в должной мере оценить значение работы Ахмедбека. «Советское» продолжало дышать в спину, «женская эмансипация» воспринималась как чисто советский бренд, поэтому и текст Ахмедбека показался мне, хотя интересным и смелым, но, скорее всего, музейным, оставшимся в прошлом.

…прошло много лет

Прошло много лет. Я многое узнал об Ахмедбеке, прочёл другие его работы, перевёл на русский язык его небольшую книгу «В стране свободных людей», узнал о том, что это был многосторонне образованный человек, мог остаться в Европе, стать всемирно известным ученым, но предпочёл вернуться домой. По-видимому, не давала покоя просветительская страсть, которая обуревала многих политических и общественных деятелей того времени.

Ахмедбек многое успел сделать на Родине, в Азербайджане, но не меньше в Турции, в которой оказался совсем не по собственной воле. Стал известен в Турции, написал там огромное количество работ,