Песнь Ваалит

Моя мать была первой женой отца, нареченной его сердца. Я не знала ее, ведь она умерла, рожая меня, – своего первого и последнего, позднего ребенка. Слишком позднего. Опасно для женщины зачинать, если она уже немолода.

Зато я знала отца. Знала его лучше, чем многие дочери знают своих отцов, ведь после потери возлюбленной жены он перенес всю свою нежность на меня. Он проявил доброту – многие мужчины возненавидели бы ребенка, отнявшего драгоценную жизнь матери, да еще и оказавшегося всего лишь дочерью, а не сыном.

Отец никогда не поступил бы так, недаром его считали справедливым.

И ко времени моего появления на свет у царя Соломона уже родилось множество сыновей. Казалось, что в этом, как и во всем остальном, его благословил Бог: жены рожали ему только мальчиков. Говорили, что это знак милости Господней. А я думаю, что отец мог ждать рождения девочки, чтобы лелеять и баловать ее.

Я была его единственной дочерью, единственной царевной при дворе. Мой добрый отец заслуживал образцовой дочери, идеала женственной красоты и грации. Смиренной, кроткой и послушной девочки, которая месила бы тесто, пекла бы сладкие хлебцы, ткала бы и вышивала. Воплощения женских добродетелей.

А вместо этого получилась я.

Я старалась изо всех сил, ведь я очень хотела угодить отцу, который так меня любил. Но стать этой безупречной девочкой я не могла. Мой отец был прекрасен, словно солнце. Мне рассказывали о красавице-матери, смуглой, словно терновая ягода, статной, с пышными формами. И я тоже должна была стать красавицей – нежной, с послушными блестящими волосами, спокойным взглядом и кожей гладкой, словно жемчуг.

Но от кого-то из неизвестных прародительниц мне достались буйные кудри и быстрый взгляд. Хуже того, я и сама была столь же непокорной, как мои волосы, и столь же пытливой, как мои зоркие глаза.

Нет, я умела ткать и вышивать не хуже многих, а иногда и лучше. Любую работу я делала скорее хорошо, чем плохо. Но еще я хотела играть на киноре, и танцевать, и управлять колесницей, и читать, и писать. Пользоваться свободой, которую так бездумно растрачивали мои братья.

Отец старался ни в чем не отказывать мне. Он обращался со мной почти так, словно я и впрямь была сыном, а не дочерью. Давал мне столько свободы, сколько мог.

«Пусть учится читать. Какая в том беда?»

«Пусть играет на киноре, если хочет. Она унаследовала любовь к песне от своего деда, великого царя Давида».

«Посадите ее ко мне на колесницу, пусть позабавится».

Отцовские жены, хотя никто из них не занял места моей матери, возражали против каждой уступки, говоря, что снисходительность и терпимость лишь портят девочек. И, если давать мне слишком много свободы, я не вырасту послушной и женственной. И меня тяжело будет выдать замуж.

Мой отец в ответ на все это смеялся и говорил, что никакое знание не пропадает даром. «Мудрость ценнее рубинов, – говорил он женам, – что же касается всего прочего, то, когда настанет время ей выходить замуж, она сможет выбирать из всех царей мира. Кто отвергнет дочь Соломона?»

Вот так и вышло, что я училась, чему хотела, стараясь в то же время стать такой, какой желал видеть меня отец, – мягкой, женственной, любящей дочкой. Я и правда очень старалась. И я всей душой любила отца.

Но я не была мягкой и женственной.

И знала, что никогда такой не стану.

Я так много значила для отца, что, хотя я была всего лишь царевной, он отдал мне покои, в которых когда-то жила сама царица Мелхола. В мое тринадцатое лето он преподнес мне этот необычайно щедрый подарок весьма затейливым способом – отец любил загадки и головоломки. Он вызвал меня в большой внутренний двор Женского дворца и вручил мне клубок нитей.

– Иди за этой нитью и владей тем, что найдешь в конце.

Грубая и толстая нить походила скорее на веревочку, а клубочек оказался лишь началом. Принявшись сматывать его, я увидела, что алая нить вьется по земле и ведет прочь со двора. Отец улыбнулся мне, и мое сердце забилось быстрее – я поняла, что меня ожидает особенный подарок. Я рада, что не забыла поблагодарить отца, прежде чем, сматывая нить в клубок, отправилась туда, куда она вела.

Почти до самого обеда я петляла за нитью, пока она не закончилась. Тот, кто придумал для меня этот путь, вложил в него много труда. Дорога вилась между колоннами и по коридорам, вокруг фонтанов и вниз по лестницам; я миновала множество комнат. Игра захватила всех. Меня провожали взглядами улыбающиеся женщины, восторженные ребятишки ступали след в след за мной. Я, кажется, обошла каждую пядь женских покоев, прежде чем алая нить закончилась и я остановилась перед воротами, выходившими в женский внутренний двор.

Инкрустации – пластины из слоновой кости – выделялись на фоне гладких створок черного дерева. Кончик нити был привязан к позолоченной задвижке. У ворот меня ожидал отец.

За время моих поисков клубок стал огромным и тяжелым. Я опустила его к ногам отца, сказав:

– Я пришла.

Отец посмотрел на клубок, затем на меня.

– Теперь я понимаю, почему ты так долго добиралась до своего подарка. Ведь ты могла просто побежать вдоль нити, не задерживаясь, чтобы смотать ее.

– Но ведь клубок – это тоже подарок мне, правда?

Отец рассмеялся, обнял меня и поцеловал в лоб:

– Бережливая моя дочурка! Умница! Теперь я вдвойне рад, что преподношу тебе этот подарок. Больше никто не достоин его.

Отец повернулся и распахнул ворота.

– То, что лежит за этими створками, принадлежало когда-то царице Мелхоле. Теперь оно твое.

Я широко раскрыла глаза. Царица Мелхола, первая жена великого царя Давида, была главной среди всех его женщин. Он заплатил за нее собственной кровью и сохранил для себя силой своего оружия. Моего отца на самом деле вырастила и воспитала царица Мелхола, а не его родная мать. Ни о ком из женщин, кроме моей матери, отец не говорил так, как о царице Мелхоле. А теперь он отдал мне ее покои. Я пыталась подобрать слова, чтобы изящно выразить свою благодарность, но, охваченная восторгом, смогла сказать только:

– Покои царицы Мелхолы? Для меня?

Но отец, казалось, остался доволен моим ответом. Он улыбнулся:

– Покои царицы Мелхолы теперь твои, дочка. Ты уже не ребенок, и тебе не нужны няньки. Ты становишься женщиной. Пора тебе иметь собственные покои и служанок.

Он также добавил, что в этих комнатах, ставших теперь моими, я могу менять все по собственному усмотрению. Но эти слова он произнес напряженно, и я поняла: он надеется, что в стенах, где прошло его детство, все останется по-старому. Поэтому я поблагодарила его и ответила, что комнаты нравятся мне в нынешнем виде.

– Если они были достаточно хороши для царицы, они, конечно, достойны и царской дочери, – сказала я и почувствовала, что отцу пришлись по сердцу мои слова.