«Ты пока не понимаешь, – сказала она. Так она заканчивала каждую свою сказку. – Но однажды ты поймешь. Помни, маленькая богиня: женщина может получить все, чего пожелает, пока ее, как Светлую Госпожу, защищает покрывало».

После этих слов она всегда смеялась и угощала меня гранатами или медовыми хлебцами.

«Это чтобы ты помнила, что мудрость сладка».

Зурлин была моей веселой бабушкой.

Вирсавия, мать моего отца, была баловавшей меня бабушкой. Она выполняла без возражений все мои детские прихоти. Я помню ее нежные руки и бесконечную доброту. «Тебе нравится мое ожерелье, малышка? Хочешь? Бери, конечно. Голубка, смотри, какая ты в нем красивая!» Никогда не проявляла она строгости или суровости. Даже в детстве я понимала: хотя госпожа Вирсавия и мать царя, но две другие мои бабушки оберегают ее, словно маленькую девочку.

И еще одна женщина заняла для меня место бабушки. Царица Мелхола, первая и самая важная жена царя Давида, единственная, кого называли царицей при его правлении. И хотя моего отца родила Вирсавия, но характер его создала Мелхола, и он воздавал ей почести, словно родной матери и царице.

Царице Мелхоле, спокойной и умной, случалось обходиться с людьми отнюдь не кротко. Даже с другими двумя бабушками – своими лучшими подругами. «Неразумно петь царевне Израиля такие песни», – говорила она порой бабушке Зурлин. «Неразумно приучать девочку к мысли, будто ей достаточно попросить, и она получит что угодно», – так она отчитывала бабушку Вирсавию.

А потом брала меня за ручку и уводила в свой двор. Мы садились у фонтана, и царица Мелхола наставляла меня, словно взрослую и разумную ровесницу моего отца: «Твои бабушки очень хорошие. Они добрые и любят тебя. Но иногда им не хватает проницательности. Запомни, царевна: самое лучшее – молча ждать. Вот что должна делать женщина. Ждать».

«А чего нужно ждать?» – спрашивала я. Но царица Мелхола никогда не отвечала. А если и отвечала, я не поняла и не запомнила ее слов. Песни моей смешливой бабушки и подарки доброй мне нравились больше, чем хладнокровные предупреждения царицы Мелхолы.

Может показаться, будто я очень долго жила с ними и хорошо их узнала, но на самом деле сейчас я едва могу вспомнить их лица, ведь, когда я была очень маленькой, они уже успели достичь преклонного возраста. Царица Мелхола и госпожа Вирсавия обрели вечный покой в гробнице рядом с царем Давидом. Оставила меня и моя смешливая бабушка Зурлин. Вирсавия и Мелхола умерли в год, когда мне исполнилось семь. А немного спустя, вбежав однажды в покои бабушки Зурлин, я увидела, что служанки складывают в дорожные сундуки все ее наряды и вещи. Когда я поняла, что она уезжает, и разрыдалась, она обняла меня. Я почувствовала аромат лилий и мирры. «Когда-нибудь ты поймешь, – сказала она, и на этот раз не засмеялась. – Ты знаешь, что я люблю тебя, милая. Но я стара. И моих дорогих подруг уже нет. Я устала жить на чужбине». Она положила руки мне на плечи и слегка отстранила меня, вглядываясь в мои мокрые от слез глаза. «Я хочу вернуться домой, Ваалит. К моему народу и моим богам. А еще… Есть и другие причины». Но о них она мне тогда не сказала.

«Но как же я буду жить без тебя?» – запричитала я. Она рассмеялась: «Ты будешь жить очень хорошо, малышка». Я помню прохладное прикосновение ее мягких губ, когда она поцеловала меня в лоб. «Осуши глазки и помни: я отправляюсь не на тот свет, а в Ашкелон. Разлука не вечна, маленькая богиня».

Вот так меня покинули все мои бабушки, не минуло и двух полнолуний. Мне остались только заветные воспоминания об их словах, звучавших теперь лишь во сне.

Но шкатулка слоновой кости хранила для меня зримое свидетельство о прошлом, дар от женщины, которая пришла и ушла до меня. Сокровище, которое передали мне, когда я тоже стала женщиной.

Ривка не говорила, что наследство – тайный дар, но я чувствовала, что отцу неприятно было бы видеть его. Поэтому я хранила шкатулку под кроватью, не пряча ее, но и не выставляя напоказ. Иногда я доставала ее и перебирала скромные мамины сокровища. Держала их в руках, пробовала на вес, пытаясь разгадать их смысл.

В сущности, что я знала о матери? Ничего, за исключением чужих рассказов. Мне говорил о ней отец, ее муж, очень ее любивший. И жены отца, завидовавшие ей. Нет правды ни в любви, ни в зависти, ведь эти чувства создают собственную явь. Радость и любовь, печаль и ненависть не передают истинного образа. Любая страсть – противница правды.

Постепенно у меня вошло в привычку каждый месяц – когда полная луна поднималась высоко и серебряный свет лился на сад, принадлежавший царице Мелхоле, а теперь ставший моим, – доставать мамин подарок из-под кровати, где он дожидался меня, и выносить во двор, под лунные лучи. Там я перечисляла по порядку переданные мне остатки маминой жизни: покрывало, ожерелье, стеклянный флакон, браслет, зеркало, статуэтку богини. Шесть предметов из прошлого. Я брала каждый в руки, стараясь ощутить воплощенное в них прошлое. Но мне это никогда не удавалось, и в конце концов, когда меня начинал одолевать сон, я бережно складывала свои сокровища обратно в шкатулку.

Была и седьмая памятка – веретено из слоновой кости с янтарным пряслицем. Но веретено в мою шкатулку не попало, я не видела его с семилетнего возраста. Помню, царица Мелхола пряла, наматывая шерсть на эту красивую вещицу. «Веретено помогает мне думать, – говорила она мне. – Когда-нибудь оно станет твоим и поможет тебе».

А потом веретено из слоновой кости куда-то пропало.

Конечно, было у меня и собственное веретено, изящно выточенное из оливкового дерева и гладко отполированное. Царица Мелхола оказалась права: прядение помогало думать. Научившись прясть ровную нить, я почувствовала, что меня успокаивают постоянные наклоны и неумолчное жужжание, когда шерсть превращается в нить. С виду казалось, что я старательна и сосредоточенна, а на самом деле мой разум вольно витал в облаках.

Я не понимала, зачем к этому прибегала царица Мелхола, да и моя мать тоже. Ведь обычаи не сковывали их так сильно, как меня. Я была лишь царской дочерью, а они обе – царицами. Конечно, они не знали иссушавшей меня неутолимой жажды.

В тот день я нуждалась в покое, который могло даровать прядение. Вынеся прялку и шерсть в сад, я остановилась у цветника с лилиями и раскрутила веретено. Что ж, однажды и я стану царицей. Ведь мне придется выйти замуж – я царевна, товар для сделок правителей. Ценный товар, ведь отец очень дорожил мной. Я выйду замуж за великого царя и тогда сама стану царицей, как моя мать, бабушка и все в моем роду. Глядя на крутящееся веретено, я пыталась представить себя женой великого царя. Царицей, одетой в багряные одежды, темные, словно грозовая туча. Царицей с драгоценностями и золотыми цепочками. Царицей, которая по мановению своей нежной руки получает все, чего только может пожелать ее душа…

Но этот яркий образ не складывался. Я видела лишь медленно вращающийся комок шерсти, из которого вытягивалась светлая нить. Слишком неспокойно было у меня на душе, чтобы играть с воображением.

«К тому же царица – это не только наряды и золото». Эти слова сами собой пришли мне на ум. Они казались знакомыми, словно я часто их слышала. «Ты обладаешь женской силой», – нежный голос, в котором звучал смех. Мама? Но я никогда не слышала ее голоса… Я тряхнула головой, и слова стихли.