или Голицына-старшего. А ещё лучше — у Его Величества Николая IV или у Елизаветы Петровны.

За работу в госпитале мне выписали премию — местными луизианскими франками, на которые я впервые более-менее сытно поел в местном вездесущем «Гюнтере». А затем, недолго думая, намылился в местное интернет-кафе (кстати, местная луизианская сеть, в отличие от Имперских рихнер-сетей, так и называлась — «Интернет»).

Часа два провозившись с местными информационными ресурсами, затем — с системой дублирующих почтовиков, заплатив по сложной схеме деньги за регистрацию почтового ящика, я отправил несколько писем.

Во-первых, господину консулу, во-вторых — матери, кто-то должен был меня встречать. В третьих — Корнею Кучину:

«Корней Константиновичъ, рекомендую вамъ поспорить на деньги с кем-нибудь о моёмъ пребыванием въ зоне боевыхъ действий в Виннипеге. Озолотитесь. Ждите меня.»

В четвёртых — Давыдову. Коротко, лаконично:

«Выдвигаюсь изъ Сиэттла. Буду въ Москве предположительно черезъ неделю, можетъ, позже. Очень многое требуется обсудить. Хотелось бы аудиенции в вашемъ плотномъ графике.»

И, наконец, Нинели Кирилловне, абсолютно не надеясь на то, что она прочтёт.

«Любовь моя, я не знаю, что изъ того, что я писалъ, дошло. Я вырвался из границ Полярного Круга, но всё равно оказался на другомъ краю Земли, где не работаютъ телефоны и нормальная почта. Мчусь къ Вамъ. Если успею вернуться къ своему дню рождения — то Вы приглашены безо всяких вопросов. Если не успею, или если вы не будете отвечать — буду какъ безумный искать Васъ по обеим столицамъ назависимо отъ воли Альбины и прочихъ внутреннихъ супостатовъ. Навеки Вашъ, Э. М. Ц.».

Прикрепив к письму фотографию дракона, я вышел из всех учётных записей. Конечно, это можно было счесть небольшим проявлением слабости — но это была всего лишь кратковременная передышка перед грядущими битвами.

С такими мыслями я сел на поезд в сторону Сиэттла.

Глава 24

Удивительно, но авиасообщение в Луизиане оказалось развито из рук вон плохо. Малая авиация в принципе отсутствовала как класс, и, судя по всему, не обошлось тут без древнего лобби железнодорожных корпораций, мешавших строительству современных аэропортов.

В принципе, железные дороги я любил. Поскольку мне выдали достаточное количество местной валюты, я раскошелился и взял билеты первого класса, выкупив всё купе. Вагон, впрочем, не блистал чистотой и новизной, кормёжка была сравнима с тюремной баландой. На вторые сутки я даже возмутился пожилой темнокожей поварихе, спросив:

— Нельзя ли за дополнительную плату взять что-либо вкуснее этой кукурузной каши?

— Смотри ка, чего захотел! — усмехнулась она. — Ешь, русский, чего дают. Тут вам не южные провинции.

Я где-то уже слышал, что южные провинции обширной Луизианы отличались от северных примерно также, как Австро-Венгерская метрополия отличалась от её африканских колоний. Мелкий бандитизм, коррупция, князьки-промышленники с шестьюдесятью часами у рабочих на шахтах и прочее. Однажды мимо нас проехал поезд с каторжниками в лохмотьях, сидящими за решётками без стёкол.

Конечно, формально рабства и расовой дискриминации здесь уже не было. А в Российской Империи образца 2010 года, в свою очередь, имелись Строгановы, Демидовы и другие крупные кланы, не вполне соблюдавшие реформы крепостного права, да и каторги тоже имелись. Но с низшими сословиями, судя по всему, дело обстояло куда лучше, как и с разрывом в благосостоянии столиц, регионов и колоний.

Впрочем, по мере того, как я ехал в сторону побережья, местность всё больше становилось цивилизованной. Сначала шли совсем дикие поля с редкими фермерскими домами, больше напоминавшими крепость. Изредка их прерывали трубы угольной шахты или какого-нибудь комбината, обильно смолящие в небо. Затем пошла та самая «одноэтажная Америка», которую я видел в этой части света в большинстве реальностей. Местный Сиэтл оказался куда менее многоэтажным и куда более французским, хоть и большая часть населения говорила по-английски.

В городе я оказался на утро третьих суток, двадцать девятого числа.

Как выяснилось, по деньгам я не рассчитал — потратился на сытный завтрак на вокзале, а такси стоило немалых денег, и мне пришлось ехать до консульства с пересадкой на тесных трамвайчиках, полных рабочего класса.

У консульства — особняка в древнерусском стиле, стоявшего за внушительным забором — царил ажиотаж. Его штурмовали толпы людей разных рас и возраста, в основном, бедно одетые, с чемоданами и прочим.

Благо, крохотная прямоугольная книжица моего паспорта гражданина Российской Империи, как и телефон, оказались при мне. С трудом протолкнувшись через оцепление, я сунул её в лицо охранников.

— Требуется срочное возвращение на родину, — сказал я.

Смуглый парень в мундире опешил, не ожидав услышать родную речь.

— Кажьется, что-то говорильи, — сказал он с жутким акцентом и пропустил внутрь.

Досмотр, небольшое ожидание в приёмной консула — секретарь любезно налила чаю, сказала, что видела письмо и дежурно спросила, как прошла дорога.

Наконец, меня впустили внутрь. За столом сидел пожилой господин в огромных очках, с грустным, отвислым лицом, слегка похожим на бассет-хаунда. Лицо показалось знакомым — я определённо видел его в прошлых жизнях. Фамилия, имя и отчество — тоже. Евгений Максимович Примаков.

— Добрый день, Эльдар Матвеевич, присаживайтесь, — флегматично протянул он. — Да, редкий случай, редкий. Я, по правде сказать, о таком только… в книжках читал!

Коротко и без лишних подробностей, с легендой про «доставку важного груза», поведал господину консулу о том, как всё произошло.

— Эльдар Матвеевич, а как вы оказались в Антарктиде? Я так понял, что вы не судимы, не сосланы, вы сознательно пошли туда работать? Романтика холодных краёв?

— И… это тоже.

— Или… — Евгений Максимович погладил воротник кителя.

— Некоторая организация имеет место быть, — кивнул я.

— Третий ранг, ассистент? — предположил Евгений Максимович.

— Так точно.

— Москва… Фамилия на «Д» вам знакомая? Или на «Г»?

— Если вторая буква у «Д» — «А», то да. Простите за каламбур. А на букву «Г» знакомы аж два представителя одной и той же фамилии.

— Да, я вижу ваше место прописки. Голицыно. Был там… пять лет назад. Я профессор, если вы понимаете уровень иерархии. Вся Аляска и северо-запад Луизианы — мои. Пока что — мои. А ещё один из десятка парламентёров, допущенных к общению с Лигой. Мы тут в консульствах почти все такие…

Он привстал, неторопливо налил себе жидкого зелёного чаю, выпил, наблюдая за моей реакцией. Я уже почувствовал по тону беседы, что она готовилась заранее, и что будет достаточно долгой.

— Вы за последнюю неделю наворотили немало делов. Предположу, что из благих побуждений, и по незнанию.

— Вы про… То, что я лечил раненых луизианцев?

Евгений Максимович кивнул, изобразив на лице сожаление.

— По-человечески я восхищён вашей самоотвеженностью. Я готов представить, насколько это был грязный и тяжёлый труд. И неоправданно-дешёвый. И много кейтов сжирает, высасывает прямо.

Я не стал уточнять, что часть операций я произвёл, подзаряжаясь от камня-аккумулятора, который всё ещё держал в кармане, и кивнул. Примаков продолжил:

— К тому же, Луизиана пока что остаётся в зоне влияния Общества, входит в Прогрессивный Союз Наций, поэтому это всё — жизни наших прямых союзников в такой нелёгкий период военного конфликта… Но о вашем подвиге уже написал какой-то заштатный журналист в Руппертстауне, и поэтому ваш навык был… по достоинству оценён Северной Лигой. А у нас тут некоим образом мораторий на применение навыков, способных повлиять на ход боя.

— Вот дерьмо, — не выдержал я и тут же поправился. — Простите за мой французский. Я иногда забываю о том, что могу оказаться в гуще геополитики.

По правде сказать, я уже думал об этом в процессе врачевания — что это всё может оказаться не совсем по правилам. Как минимум половину солдат я вернул в строй полностью невредимыми, а одному снайперу даже отрастил обратно отстреленные пальцы, что могло повлиять на ход конфликта. Но, что называется, «что-то накатило» — спасти жизни и здоровье всех этих несчастных оказалось куда важнее каких-то геополитических вопросов.

Монолог консула продолжался.

— Я предполагаю, что у Лиги тоже есть свои лекари. Навык один из самых редких, но по всем признакам норвеги тоже им пользуются. С одним только отличием — те лечат ранения либо у высшего командного состава, либо у солдат, но за огромные деньги. То есть проблема в том, что вы всё делали практически задаром. Сколько вам платил господин Ротмистр за одну восстановительную операцию?

— Если разделить — около двух фунтов, ваше превосходительство, — прикинул я. — Не торговался, к тому же сказал, что пару женщин и стариков полечу бесплатно.

— То есть примерно пол-рубля. А сколько была такса