Это мигом вернуло меня к действительности.

— На минуточку! — взмолилась я.

Александр колебался.

— В конце концов, я должна пройти это. Мы должны. Для меняэто станет целым миром.

Александр помедлил. Его полуночные глаза не могли скрыть тойборьбы, которая происходила в его сумрачной душе. Через миг он поднялся скресла и предложил мне руку. Меня переполнило возбуждение, словно Веруку Солтна пороге шоколадной фабрики Уилли Вонка[21].

Александр достал из кармана ключ, отодвинул удобное кресло,отпер, а потом медленно открыл дверь в свой тайный мир.

Там, как я уже видела это несколько дней назад, находилсяпростой черный открытый гроб, вокруг которого были разбросаны комьякладбищенской земли. Рядом стоял деревянный столик, на нем — незажженная,наполовину оплывшая свеча и мой портрет, выполненный нежными мазками. Я вошлавнутрь. Александр проследовал за мной и зажег свечу. В каморке, на удивление,не было подростковых прибамбасов, футбольной атрибутики, как у Тревора, илиспортивных афиш, как у моего брата Билли.

Зато в гробу, на который я уставилась, поверх черной подушкии простыней валялось скомканное одеяло.

— Это мне нравится. Вижу, ты свой гроб не застилаешь, совсемкак любой нормальный тинейджер.

Я взглянула в его сверкавшие, но такие одинокие глаза, апотом заметила, как свет свечей отразился от чего-то блестящего, лежавшего наподушке. Я наклонилась и подняла свои ониксовые бусы, те самые, которыйАлександр снял с моей шеи, когда одарил меня вампирским поцелуем. Мое сердцетаяло, словно я держала его в ладони.

— Мне лучше спится, когда я чувствую рядом с собой частичкутебя.

Никто и никогда не значил для меня так много, как Александр.Всю жизнь я ощущала себя аутсайдером, понимала, что он чувствует себя в своеммире таким же одиноким, как я в своем. Это вызывало у мечтательной девушки-готатакие сильные чувства, что впору было усомниться, под силу ли мне все этовынести.

В моих глазах стояли слезы.

— Можно мне? — спросила я, не отрывая взгляда от гроба.

Александр наморщил лоб, но потом на его лице появиласьулыбка. Он словно испытал облегчение, решившись разделить со мной то, чтодолжен был хранить в тайне от мира.

Я расшнуровала высокие ботинки и держалась за чердачнуюдверь, когда Александр помог мне стянуть их. Потом он поддержал меня под руку,я ступила в гроб, почувствовав под носками мягкий матрас, легла на спину инакрылась черным стеганым одеялом.

Пламя свечи наполняло комнату мягким светом, рассыпая вокругтени, танцующие, как маленькие летучие мыши. От подушки исходил пленительныйзапах мужского одеколона. Теснота гроба порождала волнующую клаустрофобию, егостенки охватили меня со всех сторон, заставляя почувствовать себя восставшей измертвых.

— Круто! — восторженно взвизгнула я и улыбнулась своемупарню, с гордостью взиравшему на меня сверху вниз. — Я готова.

— Не думаю.

— Но я должна... Мне нужно узнать, каково это.

Изнутри к крышке гроба была прибита маленькая ручка, скоторой свисала цепь. Я вытянула руку, взялась за цепь, глубоко вздохнула имягко потянула цепь на себя. Тяжелая крышка стала медленно опускаться. Сначалаиз виду пропало улыбающееся лицо Александра, потом его плечи. Последним, что яувидела, была пряжка ремня. Свет в гробу постепенно сменялся сгущавшейся тьмой.

Я уже не видела цепь, за которую тянула, потом не смогларазглядеть и собственную руку. Чувство было такое, будто меня погребают заживо.Крышка гроба откинулась, и меня чуть не ослепил свет.

— Александр! — услышала я слабый голос, зовущий из соседнегопомещения.

Я присела, щурясь и стараясь приспособиться к свету свечей.Он протянул руку и вытащил меня наружу.

— Но я еще не... — заканючила я голосом капризного дитяти.

— Нам надо идти.

— Александр! — крикнул Джеймсон и тихонько постучал в дверьспальни. — Я собираюсь отлучиться на вечер и хотел бы пожелать мисс Рэйвендоброй ночи.

Если бы он появился на несколько минут позже, то я узналабы, каково это.

Этой ночью я лежала в собственной постели, на широкойдвуспальной кровати без всяких там стенок и крышки, и гадала, как чувствовалабы себя в закрытом гробу Александра, в полном мраке, без тончайшего лучиканаружного света.

Я представляла себе, как это, наверное, трудно дляАлександра, допустить кого-то, даже меня, в его затемненный мир за тайнойчердачной дверью, и улыбнулась, понимая, что должна значить для него, если онрешился разделить со мной такую тайну.

Я закрыла глаза и представила себе своего возлюбленного,проводящего дневные часы в гробу, в уединении своего убежища, огражденного отвсех признаков жизни — птичьего пения, дождей или надоедливых людей. Мир,который Александр считал холодным, темным и одиноким, как раз таким и являлся.

Сердце мое разбилось, рассыпавшись на миллионы осколков. Помоим щекам заструились слезы при мысли о том, что, пока я нахожусь в школе,среди учителей и учеников, мой любимый заключен во тьме, в полном одиночестве,лишенный возможности услышать доброе слово, ощутить ласковое прикосновение илипоцелуй. Мне начинало казаться, что этот мир, романтизированный мною, на самомделе не так уж романтичен. Александр много раз говорил мне об этом.

Город Занудвилль вернулся к нормальной жизни. Конечно,некоторое время ученики городской средней школы судачили о кладбищенскомпразднике и странных близнецах из Румынии. Мои одноклассники так и не поняли,кем же на самом деле были Джаггер и Луна — призраками, вампирами или простоготами вроде меня. Но чудных двойняшек в Занудвилле больше не замечали ни нафутбольных матчах, ни в заведении у Хэтси, ни на кладбище. Очень скоро вразговорах школьников эту тему вытеснили предстоящие экзамены и вечер в честьокончания учебного года.

Тревор восстановил свою популярность как на футбольном поле,так и вне его. Меня прямо с души воротило при мысли о том, что этот хлыщ сталтеперь, пожалуй, еще популярнее, чем раньше.

Однако от меня не укрылось, что в поведении моего заклятого врагапо отношению ко мне произошла некая перемена. Нет, он не приглашал меня навечеринки, не подвозил в школу и не таскал мои учебники, но я стала время отвремени ловить на себе его взгляды.

Однажды, когда мы стояли в кафетерии в очереди за ланчем, онпоманил нас с Беки и предложил встать перед ним, а в другой раз, уронивслучайно на перемене тетрадку по английскому, я с удивлением услышала егооклик:

— Рэйвен, ты тетрадь уронила.

Прикиньте, не чудовище, не готическая цыпочка — Рэйвен! Но ипри этом я сильно удивилась, когда в один прекрасный день он остановил меня уфонтанчика с питьевой водой и сказал: