А затем склон под статуями не выдержал, пропитанный сильными дождями, расшатанный вибрацией от топота ног Красных повязок и славящих Сияющего Принца криков и освобожденный Небом в ответ на призыв Чжу Чонбы. Раздался долгий, негромкий раскат грома, и деревья, скалы, статуи и земля – все одновременно соскользнуло в озеро, точно так же, как когда-то старинный храм. Черная вода сомкнулась надо всем этим и застыла. И одно мгновение ничего не происходило.

Первый человек, заметивший что-то, издал сдавленный крик. Масштаб был таким огромным, что казалось, будто все происходит медленно: поверхность озера поднималась. Громадная черная волна казалась неподвижной, только небо над ней съеживалось и теряло свет, пока вода поднималась в узком ущелье между срезанным склоном горы и крутым склоном холма на противоположном берегу. Ее холодная тень упала на них, и Чжу услышала ее голос: рев чистого, стихийного гнева, от которого затряслась земля, когда волна перехлестнула через дамбу, вздыбилась над ней и рухнула вниз.

Застыв на одну секунду, когда рев воды заглушил все остальные звуки на свете, Оюан и монах смотрели друг на друга в упор. Оюан почувствовал режущую боль, вибрацию, которая пригвоздила его к месту, подобно копью, дрожащему в теле убитого. «Ужас», – отстраненно подумал он. Это был чистый, неотфильтрованный ужас, когда он понял, что сделал этот монах, и, страдая от унижения, сознавал, что монах видит все оттенки этого унижения на его лице.

Задохнувшись, он вырвался из пут этого чувства, развернул коня и бежал.

Со всех сторон его солдаты спасали жизни, карабкались на берег реки, а огромная черная волна с грохотом неслась вниз из озера. Оюан и его конь с трудом взобрались на размытый склон. Оказавшись наверху, он обернулся. Даже имея некоторое представление о том, чего ожидать, он долгое время был способен лишь тупо смотреть. Разрушение было полным. Там, где прежде стоял мост, теперь не осталось ничего, кроме стремительного бурого потока вдвое выше уровня бывшего берега. До этого момента ниже по течению десять тысяч пехотинцев и кавалеристов Оюана либо находились в процессе переправы через эту реку, либо стояли в строю в низине и ждали своей очереди. Теперь у него не осталось сомнений в том, что они погибли.

Ненависть, стыд и гнев проносились в нем горячими волнами. Гнев, когда он наконец пришел, принес облегчение. Это было самое чистое и самое жаркое из всех чувств; оно очистило его от всех остальных чувств, которые еще могли в нем остаться.

Он все еще смотрел на реку, когда подъехал Шао:

– Генерал. Здесь ситуация под контролем. Что касается остальных… – Его лицо под шлемом было бледным. – Может быть, кто-то выжил, из тех, кто добрался до противоположного берега еще до того, как налетела волна.

– Что мы можем для них сделать теперь, когда мост смыло? – резко ответил Оюан. – Лучше бы им утонуть вместе с конями и оружием, чем попасть в руки мятежников…

Потеря десяти тысяч воинов в одно мгновение была самым ужасным поражением за всю историю существования армии Великого князя Хэнань. Оюан подумал о том, какое потрясение и разочарование испытает Эсэнь и в какую ярость впадет Великий князь Хэнань. Но вместо того чтобы повергнуть Оюана в ужас, эти мысли только еще больше разожгли его гнев. Он тогда сказал настоятелю монастыря Ухуан: его судьба так ужасна, что ничто не может сделать его будущее еще хуже, и хотя это был его худший провал, и он знал, что его накажут за него, то, что он тогда сказал, все еще оставалось правдой.

У него невольно вырвался звук, больше похожий на рычание, чем на смех. Развернув своего коня, он проскрипел:

– Я должен найти господина Эсэня. Собери командиров и отдай приказ отступить.

8

Аньян, Северная Хэнань, двенадцатый месяц

Оюан молча ехал рядом с Эсэнем, приближаясь к дворцу Великого князя Хэнань. В зимнее время они обычно вели военные действия, и теперь сельская местность под покровом снега казалась им странной. Земельный удел Великого князя Хэнань раскинулся на плодородных равнинах вокруг древнего города Аньян. Фермы, гарнизоны и военные конюшни усеяли его пространство до самых гор, отмечающих границу между провинцией Хэнань и ее западной соседкой, Шаньси. Эти земли подарил прадеду Эсэня один из самых первых ханов Великой Юань. Несмотря на то что старый монгольский воин неожиданно стал владельцем дворца, он упорно продолжал жить в традиционной юрте в саду. Но в какой-то момент дед Эсэня переехал во дворец, и с тех пор монголы вели жизнь, почти неотличимую от жизни оседлых наньжэней, которых презирали.

Их появление у ворот вызвало бурную деятельность. Слуги дворца бросились к ним со сдержанной энергией стаи выпущенных голубей. Взглянув поверх их голов, Оюан заметил стоящего во дворе человека, старательно прячущего руки в рукава. Сгусток неподвижности среди хаоса, внимательно наблюдающий за происходящим. По своей привычке этот человек держался в стороне: его вычурная шелковая одежда выделялась, как хурма на покрытой снегом ветке. Вместо монгольских кос он носил волосы, собранные в узел на макушке. Единственной уступкой монгольской моде была соболиная накидка, но, возможно, даже она была данью холоду.

Когда Оюан и Эсэнь спешились и вошли во внутренний двор, второй сын князя Хэнань улыбнулся брату одной из своих медленных, кошачьих улыбок. Кровь странно смешивалась в полукровках. Несмотря на монгольские глаза, лицо господина Ван Баосяна было узким, с длинным носом исчезнувших аристократов Хинсай, южного города, когда-то называвшегося имперским Линьанем. Так как, разумеется, второй сын Великого князя Хэнань фактически был не его сыном, а сыном его сестры, рожденным от давно умершего и давно забытого мужчины, память о котором осталась только в его имени.

– Приветствую, брат, мы давно скучаем по тебе, – обратился господин Ван к Эсэню. Когда он выпрямился после не слишком низкого поклона, Оюан увидел его довольную кошачью усмешку. В культуре воинов, которые свысока смотрели на ученых, ученому, естественно, приятно видеть потерпевших поражение воинов, вернувшихся домой с позором. Господин Ван неторопливо, явно желая вызвать раздражение, вынул из рукава сложенный документ и протянул его Эсэню.

– Баосян, – устало произнес Эсэнь. Его лицо осунулось, пока они возвращались. Тяжесть поражения давила на него, и Оюан видел, что его страшила предстоящая встреча с Великим князем Хэнань, хотя и, возможно, не так сильно, как Оюана. – Ты хорошо выглядишь. Что это?

Его брат заговорил лениво, хотя выражение его глаз вовсе не было ленивым:

– Отчет.

– Что?

– Отчет