о количестве людей, оборудования и материалов, израсходованных твоим любимым генералом в этой кампании и потраченных на них средствах твоих владений. – Господин Ван бросил на Оюана недружелюбный взгляд. С самого детства он завидовал привилегированному положению Оюана и вниманию к нему Эсэня. – Твои военные кампании становятся затратными, дорогой брат. Если так будет продолжаться, не знаю, сколько еще времени мы сможем их финансировать. Ты не думал о том, чтобы больше времени уделять соколиной охоте?

– Как ты мог успеть составить отчет? – в отчаянии спросил Эсэнь. Господин Ван был счетоводом провинции, эту обязанность он взял на себя несколько лет назад. Все знали, что он сделал это для того, чтобы досадить Великому князю Хэнань, который презирал все, связанное с бюрократией, но никто не мог обвинить господина Вана в том, что он не вникает во все детали работы администрации. – Даже я еще не получил полного отчета! Тебе обязательно иметь повсюду своих проклятых щелкунов на счетах?

Господин Ван холодно ответил:

– Действительно, кажется, многие из них погибли во время переправы через реку, ниже по течению от дамбы, известной своей ненадежностью, после нескольких недель сильных ливней. Не могу представить себе, что заставило их попытаться это сделать.

– Если бы ты постоянно не присылал своих людей под видом моих солдат, они бы не погибли!

Брат бросил на него презрительный взгляд:

– Если бы убытки регистрировались только после того, как ты вернулся домой, они не были бы достаточно точными и не приносили пользы. А если бы все знали, кто отвечает за подсчет, разве не попытались бы подкупить этих людей? Еще до того, как ты выступил бы в поход, все снаряжение уже продали бы, а выручку положили в свои карманы. Может, ты и сражаешься ради славы нашей империи Великой Юань, но будь уверен, твои люди предпочитают получать прибыль. Этот метод более эффективен.

– Внедряешь шпионов, – сказал Эсэнь. – В мою армию.

– Да, – ответил господин Ван. – Когда сделаешь свои подсчеты, обязательно представь мне все расхождения в цифрах. – Он помолчал, и на мгновение Оюан заметил трещину в этом притворном налете удовлетворения. – Но прежде наш отец, Великий князь Хэнань, просил передать, что он примет нас всех в своем кабинете в час Обезьяны. Надо же, я в первый раз за много месяцев его увижу! Обычно это удовольствие мне недоступно. Как я рад, что ты так рано вернулся, брат.

Он быстро удалился, плащ развевался у него за спиной.

Когда Оюан вошел в кабинет Великого князя Хэнань, он увидел, что Эсэнь и господин Ван стоят неподвижно перед своим отцом, а тот гневно взирает на них со своего кресла на возвышении.

Великий князь Хэнань, Чаган Тэмур[21], был коренастым старым воином с лягушачьими щеками, борода и косы которого уже приобрели серо-стальной цвет, соответствующий его имени[22]. Он занимал вторую по важности должность в военном командовании империи Великой Юань и подчинялся только Главному советнику, который командовал армиями столицы. Большую часть жизни Чаган лично возглавлял борьбу с мятежниками юга, и его боевой дух не уступал боевому духу любого монгола, рожденного в степях. Даже выйдя в отставку, он прочно держался в седле и на охоте проявлял азарт, свойственный человеку на десятки лет моложе него. Неудачники, слабаки и наньжэни не вызывали у него ничего, кроме презрения.

Раздраженный взгляд Великого князя Хэнань упал на Оюана. Губы его побелели от гнева. Оюан поклонился и сдержанно произнес:

– Мое почтение, высокочтимый Князь.

– Значит, вот чем бесполезное создание платит семье, которая так много сделала для него! Ты лишил меня десяти тысяч воинов и завоеваний целого сезона и смеешь показываться мне на глаза и стоять при этом? На колени, или я поставлю ногу на твою голову и заставлю тебя ее опустить!

Сердце Оюана забилось сильнее, чем когда-либо во время боя. Его ладони вспотели, а тело захлестнуло болезненное ожидание схватки, и одновременно горло перехватило от усилий сохранить самообладание. Он чувствовал, что задыхается от напряжения. После секундного колебания он опустился на колени и прижался лбом к полу. Все шестнадцать лет службы в доме Великого князя Хэнань Оюан никогда не забывал, что этот дом сделал для него; это воспоминание он ощущал как свою собственную изувеченную плоть. Он вспоминал об этом при каждом ударе сердца.

– Когда мой сын пришел и попросил меня сделать тебя генералом, я позволил глупой юношеской привязанности поколебать здравость моих суждений. – Чаган встал, подошел к Оюану и остановился над ним. – Генерал Оюан, последний из рода предателей Оюанов. Дня меня остается загадкой, как мой сын, во всех других вопросах разумный, мог подумать, будто от евнуха можно ожидать чего-то хорошего и достойного! От человека, который готов был согласиться на что угодно, каким бы позорным и трусливым ни был этот поступок, лишь бы сохранить свою жалкую жизнь. – Несколько секунд в комнате слышалось только хриплое дыхание старика. – Но Эсэнь был молод, когда я создал тебя. Возможно, он забыл подробности. Я не забыл.

Кровь стучала в голове Оюана. Ему казалось, что он окружен вспышками света, что огни ламп одновременно наклонились, и от этого комната закачалась, как будто его поразил приступ лихорадки, лишающей рассудка. Он был почти рад, что стоит на коленях и не может упасть.

– Ты помнишь, не так ли? Как твой предатель-отец посмел поднять восстание против нашей империи Великая Юань, и его привезли в Ханбалик, где Великий Хан казнил его своей собственной рукой. Как после этого Великий Хан приказал уничтожить всех мужчин семьи Оюан до девятого колена, а женщин и девочек продать в рабство. Так как твоя семья была родом из Хэнань, выполнять приговор пришлось мне. Вас всех привезли ко мне. Мальчиков еще с волосами, не собранными в пучок, стариков, в которых осталось всего три вздоха жизни. И все они с честью приняли свою судьбу. Все, кроме тебя. Ты так боялся смерти, что был согласен покрыть позором память своих предков, когда головы твоих братьев, дядюшек и двоюродных братьев уже лежали на земле рядом с тобой. О, как ты рыдал и умолял пощадить тебя! А я… я проявил милосердие. Я оставил тебе жизнь.

Чаган поддел носком сапога подбородок Оюана и приподнял его голову. Глядя снизу вверх на ненавистное лицо, Оюан вспоминал милосердие Чагана. Милость настолько жестокую, что любой другой дал бы скорее убить себя, чем вытерпеть ее. Даже будучи ребенком, рыдающим в крови своих родных, он понимал, какую жизнь сулит ему такой выбор. Это правда, он умолял