— Роман, чадо мое, с этим не шутят! — строго одернул его присутствовавший здесь же Никодим. — Один из твоих братьев оступился, попал в беду… — Тут его взгляд перескользнул с Ромки на Арсения, замершего на соседнем стуле. Вначале сам наместник, а следом за ним и все остальные с молчаливой сосредоточенностью принялись рассматривать синяк на его лице. В трапезной наступила еще более нехорошая тишина.

— Отец Никодим, могу я с вами поговорить? Безотлагательно? И желательно наедине, — не имея возможности встать, Ромка вскинул руку вверх, как на уроке. Арсений резко развернулся к нему. Взглянул ему прямо в глаза жестким взглядом припертого к стенке зверя.

— Ты хочешь сообщить мне о преступлении твоего брата по вере, живущего под одной крышей с тобой? — осведомился наместник. И повелел: — Тогда говори прямо здесь, пусть все это слышат!

— Да я не хотел всенародно ябедничать, — пробормотал Ромка, изображая смущение. — Но раз тут такая каша заварилась, то я, чтобы вы на брата Арсения не подумали лишнего… — Он снова прикоснулся к собственному лицу. — В общем, мы друг на друга больше зла не держим. Это произошло случайно, и оба мы виноваты.

— Позор! — всенародно и с чувством осудил Никодим, осознав услышанное. — Братья по вере разодрались, аки звери, под крышей своей!

— Это все я начал, — ухватившись за протянутую ему руку помощи, Арсений поднялся из-за стола и повинно опустил голову. — Больше такого не повторится. Простите, братья мои. И вы, отцы, тоже простите.

— У пострадавшего от тебя проси прощения в первую очередь! У инвалида, на которого ты поднял свою горячую длань! И грех того, что он тебе ответил, тоже падет на твои плечи!

Дальнейшая идиллия, с покаяниями, проповедью и взаимным прощением, стала настолько приторной, что Романа почти затошнило. К счастью, длилась она недолго, потому что настоятелей интересовало совсем другое: кто все-таки мог этой ночью попытаться проникнуть взглядом за стены их мастерской? И вскоре они снова принялись выискивать грешника. Найти не нашли, но так активно запрограммировали всю паству, что теперь можно было даже не сомневаться: в ближайшие дни все братья и сестры при встрече будут внимательно вглядываться в лица друг друга. И, обнаружив малейший намек на синяк, тут же кидаться с докладом к отцам-настоятелям.

Эта сегодняшняя задержка в трапезной отхватила у Романа солидный кусок времени от тех двух часов, которые он мог провести в уединении, в домике, пустеющем после отбытия соседей. Это было тем более досадно, что сегодня он хотел использовать отведенное ему время на то, чтобы все-таки попытаться придумать способ связи с внешним миром. Но сокрушаться о потерянном теперь уже не было смысла.

К тому же нельзя было сказать, что Роман не попытался обернуть эту потерю себе на пользу. Ведь, исходя из того, насколько Роман разбирался в людях, Арсений был мужиком «с понятиями». И если даже Никодим какими-то своими способами действительно убедил его «стучать» на своих соседей, все равно Роман был уверен, что теперь Арсений не поторопится доносить на него «святому отцу». Даже в том случае, если что-то в Ромкином поведении покажется ему подозрительным, а такое вполне могло случиться.

Хотя первым Ромкиным порывом, когда он «отмазывал» Арсения, было, конечно, не обезопасить себя от возможного доносчика, а просто спасти дурака, по неведению сунувшегося вместо брода в глубокий омут. Ведь если в мастерской вчера готовили покушение, да еще на такого значимого в городе человека, как Кирилл, то с возможным свидетелем такой подготовки «святые отцы» уж точно не стали бы церемониться. Ромка ведь знал о способах «работы» Ноздрева не понаслышке. Да Арсению, этому дурню, в случае поимки все его кишки на шею бы намотали, выпытывая его о возможных сообщниках! А потом добили бы, факт!

Впрочем, он сам бы об этом уже мечтал к тому времени. Это Ромке тоже было знакомо. Потому что его самого не добили в свое время лишь по одной причине: от него все еще требовалась кое-какая информация, которую он так и не выдал своим мучителям даже под пытками, впадая в болевой шок. Но позже, уже в больнице, все равно им все выложил, когда они ему пообещали, что за Айку возьмутся…

Охваченный этими воспоминаниями, Роман выкатился из домика прочь, под кроны ясеней, на которых уже заводили свои песни цикады, согретые утренним солнышком. Хотя мог бы еще немного посидеть в уединении перед очередным «рабочим днем», но не сиделось уже.

Оказавшись снова на рынке, Ромка продолжил интенсивно обдумывать волнующий его вопрос: как же связаться с Генкой? Время было неумолимо, и Кирилл, обычно сам водивший свою машину, уже сейчас мог сесть за руль. Необходимо было срочно действовать, чтобы предотвратить грядущую аварию!

Идеи в голову приходили самые разные, но Ромка тут же отметал их как несостоятельные. Самым реальным вариантом было попросить у кого-нибудь телефон и просто сделать один звонок Генке, чей номер Ромка знал наизусть. Но… Где была гарантия, что за этим занятием его не заметят те, кто крейсирует по этому рынку от прилавка к прилавку, от нищего к нищему, внимательно следя за ноздревским хозяйством? И если эти типы заинтересуются сделанным звонком, то как бы из Ромкиной попытки не вышло больше беды, чем пользы, и не только для него самого, но и для Айки с Геной. А Ромке сестра с зятем были в разы дороже, чем какой-то Кирилл, будь он хоть сто раз «душкой».

Но, с другой стороны, было невыносимо осознавать, что ты можешь предотвратить убийство, однако затягиваешь с предупреждением. И опять же, уличные камеры, по которым Генка все еще мог бы ноздревскую машину отследить… Записи на них не будут храниться вечно, так что шансы заполучить их будут таять с каждым днем промедления. А Генка, паршивец, если не ради дела, то хотя бы просто за продуктами соизволил бы на рынок сходить! Так нет же, такое ощущение, как будто они сейчас с Айкой дома вообще не едят!

— Вот, сынок! — отвлекая Ромку от его мрачных мыслей, рядом как-то неожиданно возникла пожилая женщина в простеньком цветастом платьице и немудреной соломенной шляпке. И с ридикюлем, наверное, еще советских времен. — Я уж думала, что пенсии не дождусь, на тебя тут глядя. Возьми, мой хороший. — Натруженной сухонькой ручкой она не в миску, а ему в руку быстро всунула купюру, свернутую в тугую трубочку, так что он даже не успел на это среагировать. — Убери сразу, чтобы никто не видел, а то ведь нынче всякий народ попадается. Ушлые люди и у инвалида не погнушаются деньги вытащить. А ты хоть купишь себе на них чего-нибудь сверх самого необходимого.

Опять! Да еще в такой момент, когда ему и без того тошно! Ромка невольно съежился. Уже не первый раз он становился на этом рынке объектом внимания сердобольных старушек. Милых, с ласковыми глазами и голосом, пытающихся добрыми морщинистыми руками сунуть ему денежку, оторванную от своей невеликой пенсии. Они это делали от всего сердца, ухитряясь просовывать свернутую бумажку даже в его сопротивляющиеся, крепко сжатые кулаки. Ведь не ведали, что он сидит здесь лишь ради того, чтобы их деньги каплей исчезли в том потоке, который тек Ноздреву в карман.