– Ты вошел в историю, Иоане, – сказал ему один коллега в шутку.

– Да пошел ты к черту!

Через три дня Иона посадили под арест за то, что у него напился один резервист. Думаю о том, что все это оставляет меня холодным и равнодушным, меня больше ничто не впечатляет. Мои глаза фиксируют факты и рабочие сцены, образы людей, несущих кирпичи на леса, лица. Цветочные композиции на барельефах, сработанных штукатурами в гипсе на огромных потолках, выточки на колоннах, стереоскопические скульптуры лихорадочно смотрят на меня, стрелки часов движутся по циферблату и показывают часы и минуты, время толкает меня вперед.

В воздухе витает некая постоянная угроза – не проверок или перекличек без конца и края, а что-то странное, необъяснимое, как будто бы сигналы какой-то невидимой войны доносят до нас словно бы вибрацию артиллерийских ударов с фронта, который пока еще далеко, но все больше и больше приближается к нам.

Спускаюсь по сотням лестниц, слежу за производственными планами, мешаю лопатой известь в творильной яме, стругаю рубанком вместе с плотниками, лихорадочно штукатурю стены вместе с каменщиками, рою канавы рядом с солдатами, как будто нас подстерегает большая опасность, как будто невидимый враг вот-вот должен нас атаковать откуда-то издалека и мы должны подготовиться к осаде.

Иногда я созываю солдат и заставляю их подписывать табель, где они заявляют, что приняли к сведению, что им не разрешается употреблять алкогольные напитки или покидать стройку, что они не имеют права комментировать приказы, оскорблять, разводить огонь на стройке и что все это означает тюрьму. Солдаты подписывают их спокойно, покорно. И продолжают пить и дальше алкоголь, разводить огонь наверху, на этажах, в рабочих комнатах, чтобы согреться, драться между собой и иногда сбегать из части. Я храню табели при себе, потому что их никто не читает. Я составляю карточки по охране труда, которые никто не смотрит. Потом я даю их подписать военным и, в конце концов, отношу их мастерам на рабочих точках. Лучше всего мы понимаем друг друга с мастером Барбу Константином, великаном, веселым и порядочным человеком, и с инженером Данку.

В один из дней выхожу из рабочей зоны взвода и отправляюсь на поиски старшего лейтенант Панэ. Более грубой ошибки я допустить не мог! За периметром моего взвода меня подстерегали два полковника. Один из них, Сеиляну, направился прямо ко мне.

– Куда ты идешь? Почему покидаешь рабочую зону, ты, бездельник? Кто ты? Как тебя зовут?

И тогда я лгу. Впервые за свою жизнь военного я лгу. Я никогда не лгал старшим по званию – ни в военном училище, ни после его окончания. А сейчас спокойно лгу:

– Моя фамилия Апостол, товарищ полковник.

Сеиляну старательно записывает в блокнот.

– Апостол и еще как? Звание?

Несомненно, в человеке существует склонность к риску и упоение риском. Не знаю, шепнул ли мне дьявол что-то на ухо, но ясно одно, что отвечаю на вопрос вполне убедительным голосом:

– Болога, товарищ полковник. Лейтенант Апостол Болога.

И на мгновение закрываю глаза, ожидая, что на меня обрушится небо и хотя бы один из двух полковников вздрогнет при этом имени, которое является духовным ориентиром для каждого учащегося лицея[35].

Но ничего не происходит, полковник продолжает что-то фиксировать карандашом в своем блокноте. Во мне рухнул еще один идеал: больше не хочу стать когда-либо полковником.

– Ну, ладно, лейтенант, завтра утром, когда прибудет товарищ генерал Богдан, явись к нему в барак, чтобы получить наказание. Генерал отдал четкие приказы, товарищ лейтенант: место офицера – среди людей, на работе! На лесах, а не в кабинете с кофе у себя под носом!

Таким образом, этот негодяй нашел и вину для меня. Он уже обдумал свой рапорт в отношении меня: он скажет генералу, что застал меня за кофепитием… Где, как он думает, здесь, на «Уранусе», можно найти кофе? С чем он путает «Уранус»?

– Ты у кого? Из какой роты? – снова слышу его.

– Я у товарища старшего лейтенанта Вырбана.

– Гм-м! Удивительно, что он упустил тебя из виду. Вырбан и Лупеш – люди надежные.

Надежные, да… Люди очень надежные…

В этот момент сначала кирпич, а потом лавина строительного мусора падают рядом с нами, разбивая вдребезги бутылку с водой. Сверху слышно хихиканье гражданских, которые намеренно сбросили мусор на нас, и я думаю, что все-таки полковник легко отделался, потому что мог остаться с проломанным черепом благодаря шутке этих гражданских. Помещение наполняется пылью. И неожиданно Сеиляну как будто сходит с ума. Он бросается ко мне, хватает меня за грудь и толкает, вопя:

– Марш отсюда к людям, ты, офицер-бездельник! Только зря едите хлеб партии! Марш работать!

Полковник закашливается, задыхаясь. Он не привык к пыли. Выхожу и пускаюсь бегом назад по лестнице. Слышу вдогонку рев Сеиляну:

– Встретимся завтра у товарища генерала Богдана! Я проучу тебя, лейтенант Апостол Болога!

* * *

Стоит март, и теплое солнце затопило землю. Снег растаял, и под жестяными щитами заборов появились нежные росточки травы, она взошла и между столбами, которые подпирают сторожевые вышки часовых. К обеду куски бетона или кирпичи, раскиданные повсюду на стройке, нагреваются, и на них можно сидеть.

Половина моего взвода работает на лесах 9-й бригады, на отметках «31» и «57», другая половина – на улице, под солнцем, на изготовлении опалубки или на гибке арматуры. Приход весны чувствуется в воздухе повсюду, люди более веселы, а некоторые сняли с себя жилеты, чтобы легче работалось, несколько деревьев алычи в нижней части стройки набухли почками и через месяц зацветут, их пыльца будет слетать на нас, освещая нашу одежду, которая пахнет известкой, цементом и смертью.

Иногда, когда заканчивается заливка бетона или когда не ходят грузовики, мы можем слышать доносящийся с улицы, из-за листовых заборов, детский смех. Хотя он раздается рядом с нами, нам кажется, что он звучит где-то там, в отдаленных, недосягаемых мирах. Тогда солдаты замолкают, взволнованные, – возможно, думая о своих семьях или о чем-то другом. Мне приходят на память события из моего детства, из времени учебы в лицее и первых моих любовных увлечений. Солдаты замирают, глядя куда-то вдаль. Потом встряхивают головой и возобновляют работу молча. Я тоже ничего не говорю. Я сказал им все слова, которые должен был сказать…

Нынешним утром особенно тепло. Я снимаю каску и поднимаю лоб к небу, чтобы лучше чувствовать дуновение весеннего ветерка. Далеко, в синей глубине неба, редкие облака медленно плывут, как рыбы с серебряными животами; за ними, в южной стороне, вижу несколько точек, движущихся плавно среди облаков, потом точки становятся белыми продолговатыми пятнами, которые постепенно приближаются, становясь все больше и больше. Изумленный, прикладываю каску козырьком к глазам, чтобы видеть лучше. И в следующую секунду кричу: