Неожиданно снизу с лестницы слышу мощный голос:

– Ах, вы, лентяи, язви вашу душу! Ты, лейтенант, живо с ними за работу, а перекличку ночью сделаешь, твою дивизию! Не здесь! Здесь работают, ну! Ты не у своей матери дома – работаешь, когда тебе вздумается! Ясно тебе?

Вижу, как полковник, который мне незнаком, поднимается по лестнице, и выпрямляюсь по стойке «смирно». Военные поворачивают в его сторону головы и хмурятся, а один из новых моих солдат, здоровый бетонщик, весело выкрикивает из строя с трансильванским акцентом:

– Не, господин полковник, пусть товарищ лейтенант нас запишет, а потом мы будем работать! А в чем загвоздка-то? – протягивает он слова.

Полковник на секунду впадает в прострацию, а потом – удивительное дело – становится совсем как овечка и улыбается солдатам:

– Да, вот так, ребята… видите ли… время нас подгоняет, а мы отстаем с планом, вы должны знать, что важна каждая минута…

– Не проблема, господин полковник! – кричит солдат. – Ведь мы народ трудолюбивый, и мы создаем нашу страну и дороги! И Дом Республики тоже мы сделаем – не вы! Мы сейчас же пойдем, не беспокойтесь!

Полковник таращит глаза, что-то бормочет, поворачивается ко мне и орет:

– А ну, живо с людьми на стройку!

После этого удаляется. Издалека начинают доноситься завывания машин и ритмичные удары молотка, громкие голоса командиров. Я собираю свои вещи и готовлюсь вести солдат на рабочие точки. Один из них с любопытством спрашивает меня:

– Товарищ лейтенант, а кто этот полковник, что приходил?

– Иосиф, если бы я записывал всех полковников, которые сюда приходят, мне бы понадобилась тетрадь гораздо толще, чем эта!

И показываю тетрадь командира взвода. Солдаты смеются.

– Кто их, к черту, может всех знать? – говорю.

– Ух! Какой лютый человек! – комментирует другой. – Но где они научились так разговаривать?

– Ну, как где? – снова произносит здоровый трансильванец-каменщик. – Где им еще научиться так разговаривать, как только наверху? На са-а-а-мом верху!

Каменщик сжимает правую руку в кулак и таинственно поднимает ее над головой – указательным пальцем вверх, и его жест привлекает мое внимание, но я не понимаю, что он хочет сказать, и спрашиваю его:

– Как то есть – наверху?

Здоровяк начинает мне отвечать, говорит с таинственностью в голосе, меж тем как все остальные военные собираются вокруг нас:

– Товарищ лейтенант, моя двоюродная сестра – доктор, но не из этих, что с болезнями. Она доктор наук. Здесь, в Бухаресте.

Работает с… товарищ Чаушеску! С Еленой… но не с ней прямо лично… Она там, в учреждении…

Я чуть не раскрываю рот от удивления.

– И? – спрашиваю с любопытством.

– В-а-ай! Что она рассказывает! Ужасные вещи, товарищ лейтенант!

Солдат понижает голос еще больше, и все приближаются к нам.

– Как то есть?

– Ну… Знаете, как говорит Елена Чаушеску с министрами, с генералами? Как со слугами! – торжествующе говорит солдат.

Я по-прежнему остаюсь почти с раскрытым ртом. Мне кажется, что я вижу сон. Солдаты, стоящие рядом со мной, молча курят, но не кажутся такими удивленными, как я, наоборот, некоторые из них бормочут: «Так оно и есть. Да-да! Он прав. Мы тоже слышали, что дела там обстоят именно так…»

На мгновение у меня мелькает мысль, что передо мной провокатор, но мой опыт командира взвода и инстинкт говорят мне, что человек, находящийся передо мной, – простой и честный. А он продолжает:

– Товарищ лейтенант, не говорите кому-нибудь, что слышали от меня. Но я знаю, что говорю. Однажды Елена Чаушеску кричала министру Миля, ну, знаете, который… генерал, ваш шеф.

– Да, – говорю, – что она ему кричала?

– Ему кричала в своем кабинете: «Эй, ты, урод, иди ты в эту самую твоей матери, понял, вместе со своими звездами генерала! Пошел вон отсюда! Ты понял!» И будто министр Миля встал по стойке «смирно», отдал честь к козырьку фуражки и сказал: «Есть, товарищ Чаушеску». А Елена Чаушеску ему кричала: «Быстро пошел вон отсюда, меня вырвет, если я тебя еще раз увижу!» И потом нажала на кнопку и закричала: «Пусть придет секретарша, принесет мне бутылку минеральной воды». А генерал Миля, который еще не успел выйти, услышал и прокричал от двери: «Я вам сам принесу, Товарища!» И поспешил в дверь за водой.

– Выходит… достоинство… честь военного – ноль, – говорю я.

Солдат делает руками жест, как бы подтверждая: «Именно так!»

Не знаю, является ли чувством удовлетворения то, что я испытываю, но наверняка это объясняет поведение тех, кто наверху. Возможно, именно так мы дошли до нынешней ситуации. Возможно, поведение тех, кто наверху, имитируют те, кто стоит ниже их. Действительно, рыба гниет с головы.

И снова мне кажется невероятным то, что говорят солдаты.

Я веду солдат на рабочие точки, потом возвращаюсь к каменщикам на отметке «9», снимаю с себя жилет, кладу на него планшет, беру штукатурную ложку и мастерок и поднимаюсь на нижние леса, чтобы помочь людям Пушкашу быстрее оштукатурить внутреннюю стену. Кондак, Поп, Тудораке и Симон Иосиф освобождают мне место между ними. Последний говорит:

– Товарищ лейтенант, вы возьмите среднюю часть, потому что она ровная, и вам будет легче – края труднее.

– Хорошо! Бартош, принеси раствор сюда наверх и достань ведро получше, а то это, я вижу, уже еле дышит.

День проходит быстро, и внезапно опускается вечер. После ужина в темноте добираемся до ворот стройки и ждем прихода автобусов. Пока приходили только четыре, и за них была битва. Поэтому люди недовольны и нервничают; офицеры и младшие офицеры пытаются удержать в узде эту людскую массу, но это очень трудно, потому что почти все взводы, которые в их подчинении, они приняли под свою команду недавно и для них являются некоторым образом чужими, в то время как их люди находятся у других офицеров. Нелегко завоевать авторитет у людей, которые только-только поступили под твою команду. Некоторые пьяны и громко ругаются. Молдованин и два липованина начинают завывать по-волчьи, в то время, как один лугожанин их подстрекает:

– Это издевательство, черт возьми! Ну, скажите – разве это офицерство не издевается над нами!

– Господин лейтенант! Господин лейтенант! Вы что, издеваетесь, что ли, над нами? Ведь после такого мы будем издеваться над вами! – орет один ботошанец на своего командира взвода.

К счастью, достаточно военных, которые не утратили здравого смысла. Многие из них вмешиваются и унимают дебоширов.

Нигде не видно ни единого высшего офицера – одни только мы, командиры взводов и рот. Но нет: приближается кто-то из координационной группы.

Это подполковник, который спрашивает, какие роты находятся здесь. Зажигает фонарик и старательно записывает в блокнот услышанные имена. И пишет что-то еще в блокноте. Наверняка, он не напишет, что опоздали автобусы. Возможно, отметит: «Констатировал беспорядок в подразделениях, руководимых…» И проставит имена командиров. А те, кто командуют соответствующими взводами и ротами, завтра наверняка попадут под арест, но так же ясно и то, что автобусы продолжат опаздывать и завтра, и послезавтра, и постоянно, и никого не будет интересовать, почему они опаздывают. Один резервист кричит издалека: «Господин полковник! Господин полковник!» – но полковник быстро пробирается между военными и натыкается на меня и Пушкашу.