– Хорошо поживает, – сухо сказал Борис. – Генерал вместе с Идой Глебовной вырастили и выучили ее, теперь Агата взрослая девушка, работает по юридической части.

– Почему же она ищет отца сама, а не побеседует с генералом? Если кто-то и знает о судьбе Льва Рудя, так это именно он.

– Владлен Генрихович не в курсе наших розысков, – промямлил Борис.

– Ах вот оно что… – выдохнул Фишман и замолчал, что-то обдумывая.

В гостиной повисла гнетущая тишина, во время которой Устинович-младший чувствовал себя крайне неуютно и, чтобы обрести душевный покой, начал думать о приятном.

– Дело в том, – наконец заговорил нейрохирург, и Борис, с головой погрузившийся в мысли о ресторане, вздрогнул от неожиданности. – Дело в том, что Владлен Генрихович мне очень помог. Я, конечно, понимаю, что все это время генерал оплачивал мое лечение у лучших врачей в одной из самых дорогих клиник Израиля не просто так – Жакетов сказал, что Владлен Генрихович возлагает на меня большие надежды. Со следующего месяца я начинаю серию экспериментов. Здесь, в Тель-Авиве, генерал Рудь арендовал для меня лабораторию, я смогу все время находиться под наблюдением своего лечащего врача и в то же время проверить свою гипотезу.

– Что за гипотеза? – без особого любопытства осведомился Борис, уже понимая, что все сказанное Львом Рудем на лестничной клетке – чистейшая правда, и Владлен Генрихович и в самом деле серый кардинал, затеявший нечистую игру.

Оседлав любимого конька, нейрохирург преобразился, сделался как-то моложе и выше ростом.

– Дело в том, – сверкая глазами, заговорил он, – что за годы вынужденного бездействия я имел возможность непредвзято оценить плоды своего труда – в смысле со стороны понаблюдать за ходом эксперимента. Об этом я написал несколько статей в научные издания, ну да не в этом суть. Жакетов рассказывал, что почти все прооперированные мною добровольцы скончались от умственного истощения, и, если не считать Леву, только последняя подопытная из экспериментальной группы, Людмила Лужина, до сих пор находится в добром здравии и твердой памяти. Это говорит о том, молодой человек, что надрез, сделанный не вдоль, а поперек передней доли мозга, дает возможность прооперированному индивиду жить долго и счастливо, пользуясь всеми преимуществами сверхчеловека. Собственно, я жду не дождусь, когда смогу снова взяться за скальпель и проверить свою теорию. Жакетов отправился в Москву за благословением генерала. Так что вы уж не взыщите – против Владлена Генриховича я не пойду. Мне жаль, но боюсь, я ничем не могу вам помочь.

– Вы нам уже помогли, – пробормотал Борис, покидая насиженный диван и отступая к двери.

– Всего вам доброго, передавайте привет Агате, – вдогонку ему прокричал нейрохирург, гремя тарелками.

Покинув бокс, Борька спустился вниз и увидел у ворот госпиталя знакомую машину, принадлежавшую полицейскому управлению Тель-Авива: родственник, как и обещал, заехал за Устиновичем-младшим. За рулем сидел Семен, рядом с ним виднелась лысая голова, в которой Джуниор узнал полицейского Рода Лебовского. Род перебрался на землю обетованную из-под Одессы, дотягивал последние дни до пенсии и потому осторожничал, опасаясь ввязаться в происшествие, способное усложнить ему жизнь. Зная умение Семена избегать подобных ситуаций, Лебовский напросился к нему в напарники и теперь ждал, когда из госпиталя выйдет Борька и все они отправятся ужинать в ресторан «Монро», как бывало уже не раз. Борис уселся на заднее сиденье авто и уныло проговорил:

– Дед Агаты – редкая сволочь.

– Говорил с ее матерью? – заинтересовался Семен.

– Нет, Вера спит, загляну к ней завтра. Зато я виделся с бывшим коллегой ее отца.

– Тем самым ученым, которого мы разыскивали в редакции журнала? Он что, тоже лежит в этой больнице?

– Представь себе, да. Ослеп после аварии на восемьдесят пятом шоссе.

– Это страшное место, – поддакнул Род Лебовский. – После одной такой катастрофы именно на этом шоссе я остался без своего лучшего друга и напарника.

– Ты имеешь в виду Бенджамина? – уточнил Семен.

– Его, – качнул лысой головой Род.

– Ваш друг погиб? – сделал скорбное лицо Борис.

– Пропал для общества, – загадочно ответил Лебовский.

– Не понял?

– Когда я пришел в патрульную службу, я услышал легенду о полицейском-монахе, – обернувшись к кудрявому другу, пояснил Семен. – Вроде бы после одной аварии полицейский по имени Бенджамин уверовал в Господа и подался в отшельники. Теперь он живет в монастыре Двенадцати Апостолов, ведет жизнь святого подвижника, и многие наши из управления ездят к нему за советом, когда не знают, как поступить.

– Да, Бенджамин зрит в корень проблемы, – согласился Лебовский. – У него как будто открылось второе зрение после той аварии. Я вот все время думаю, а что было бы, если бы не Бен, а я тогда остался на месте катастрофы? Наше дежурство закончилось, мимо проезжали ребята из управления, и кто-то один мог вернуться вместе с ними. Я предлагал Бену вернуться, но он уперся: ты, говорит, поезжай, а я останусь.

– Кто-то выжил в той аварии? – подался вперед Борис.

– Понятия не имею. Когда мы приехали, «Скорая» уже уезжала, пустая или нет – не знаю. В кювете лежала на крыше покореженная машина, и когда мы решили к ней подойти, тачка так рванула, что небу стало жарко. От автомобиля ничего не осталось, лишь горящий остов. Его-то Бен и остался караулить, чтобы затем погрузить на эвакуатор. В тот день Бен так и не вернулся. Патрульную машину утром нашли пустой, внутри ничего не тронули, но Бенджамина в ней не было. Водитель с эвакуатора рассказывал, что Бен себя очень странно вел, как будто хотел, чтобы он забрал груду изуродованного металла и как можно скорее уехал. Эвакуаторщик так и сделал, а Бен остался на берегу озера в полицейской машине, которую на следующий день нашли пустой. Бена объявили в розыск, его фото показали по всем новостным каналам, печатали в газетах, и вскоре откликнулся настоятель монастыря Двенадцати Апостолов, который стоит неподалеку от Тверии. Настоятель сказал, что Бен находится у них в монастыре и готовится принять постриг. Теперь он стал братом Павлом – его постригли в монахи в день святого Павла, и святее человека я не знаю. Но друга я потерял.

– Ладно, пора ехать, – спохватился Семен. – Сейчас мы едем ужинать, только на минутку заглянем к нотариусу – состоится оглашение завещания, а пока мы торчим в нотариальной конторе, Лебовский нас прикроет. Да, старина?

Опасавшийся неприятностей Род уныло кивнул головой, но спорить не стал – очень уж в «Монро» вкусно кормили. Устроившись на заднем сиденье, Борька достал смартфон и набрал мой номер, чтобы рассказать, как прошел сегодняшний день.

* * *

Стоя в сгущающихся сумерках рядом с конторой, я внимательно слушала разглагольствования кудрявого друга по поводу полицейских-монахов и прочей израильской экзотики и думала, что вот прямо сейчас возьму и поеду к бабушке. Приеду, прижмусь к ее мягкому родному боку и буду вдыхать потрясающие запахи ванили и сдобы, которыми бабуля насквозь пропахла от непрерывного выпекания всяких вкусностей. И мне совершенно плевать, в научных ли целях она отдала моему воспитанию всю свою жизнь, я знаю только одно: я видела от нее лишь любовь и заботу. Возможно, дед за ее спиной и мутил какие-то темные делишки, но бабушка – я в этом уверена – ни сном ни духом не ведала, что творится у нее в доме.