Поминки по Леньке устроили в ресторане – оплатил Союз художников. Иван помнил длинный стол, плотно уставленный салатниками и блюдами, батарею бутылок и оживленно рассаживающихся людей.

После первой речи кого-то из чиновников бодро застучали ножи и вилки, какие-то незнакомые Ивану люди хорошо поставленными скорбными голосами произносили прощальные речи.

Маша, застывшая, глядя перед собой, казалось, ничего не слышала и не слушала – была в другом измерении. Она ни на что не реагировала. Ее здесь не было. Но вдруг неожиданно сквозь нарастающий гул голосов раздался ее страшный, нечеловеческий крик:

– Леня, Ленечка! Как же ты мог!

Наступила пугающая отчаянная тишина. Маша обратилась к сидящим, к выпивающим и жующим. Страшным, громким шепотом она произнесла:

– Он сегодня домой не придет? Он не придет, да?

Над столом повисла гробовая – вот уж подходящее слово – тишина, и только Машина мать подхватила крик дочери:

– Машенька, милая! Доченька моя!

Народ в смущении переглядывался, пополз шепоток, и Иван, подхватив рюмку, резко встал и, откашлявшись, начал говорить о Леньке. И тут Маша расплакалась. Он выдохнул:

– Ну слава богу! По крайней мере нормальная человеческая реакция.

Он сбежал из этого ресторана через пару часов – выпил две рюмки водки за упокой Ленькиной мятущейся души, закусил бутербродом с селедкой и сбежал.

По счастью, урвал билет на ночной – повезло, выхватил из рук какого-то нетрезвого мужичка. Утром, перед самым приездом, глянул на себя в зеркало – кошмар! Заросший бродяга, серийный убийца. Ну да ладно, все дома. Душ, бритва, яичница с колбасой. Он почувствовал, что впервые за эти дни проголодался.

Дома – сын! Он впервые увидит своего сына, познакомится с ним. И увидит Алену! Как он соскучился по ней! Скорее бы обнять ее, уткнуться лицом в ее волосы. Обнять ее и все объяснить. И она, конечно, поймет. Поймет и простит. Потому что жена.

Алена открыла ему дверь и, кажется, задумалась: пускать его или нет. Со злостью, даже с ненавистью прошипела:

– Явился? Да неужели? Не ожидала. Ну и иди откуда пришел!

Дверь захлопнулась.

Иван жал на звонок, стучал ладонью. Ну не колотить же ногой, не звать же милицию, не показывать паспорт с пропиской! Стыдоба-то какая!

Он медленно спустился по лестнице, посидел на скамье у подъезда, все еще надеясь, что она одумается, успокоится и окликнет его. А минут через сорок поднялся и вышел из двора. Не позвала. Такая обида? А может, права?

На улице осенило: «Ника! Господи, Ника! Как он мог забыть про нее?»

Ника стояла на пороге и молчала. Узнать ее было сложно. Ее прекрасные волосы, золотистые, яркие, солнечные, куда-то исчезли. Вместо них вдоль исхудавшего, серого и мертвого лица висела вялая, грязная пакля. От Ники пахло спиртным.

Молча прошли на кухню. На столе стояла бутылка коньяка. Молча разлили по стаканам и молча выпили.

– Как ты? – спросил он.

– Что я, Ваня? Я-то живая. А вот Ленечки нет! Правда, и меня, кажется, нет. – И вдруг встрепенулась, оживилась, в глазах промелькнула жизнь: – Ваня! Скажи мне, как там все было? Как он выглядел, Ваня? Во что был одет? Подробно, Ванечка! Мне это важно!

Рассказал. Она молча слушала. Про кладбище рассказал, про поминки. Про Машу ни слова. А что говорить? И так все понятно – Маша вдова. Ника любовница.

Ника откинула со лба прядь:

– Отомстила мне. Как смогла, так и отомстила. Мелко, конечно. Но и ее можно понять.

Иван, не зная, что сказать, крутил в руках пустой стакан.

– Только с Ленькой я не простилась, – горько проговорила Ника. – А все остальное фигня.

Чтобы отвлечь ее, Иван рассказал про сына. Коротко и скупо – про ссору с женой. Она ойкала и осуждающе качала головой:

– Зачем она так? Тебе же и так тяжело.

Чувствуя, что валится с ног, Иван попросился поспать. Лег в большой комнате на узком и неудобном диване и вырубился в секунду, еле голову донес до подушки. Проснулся оттого, что почувствовал чье-то присутствие. Открыл глаза. Рядом, на краю дивана, сидела Ника и смотрела на него.

Увидев, что он проснулся, она улыбнулась:

– Дура я, Ваня. Ну какая же я дура. Судьбу свою профукала. И это еще мягко сказано. – Ника вздохнула и отвела взгляд. – Я же видела, что нравлюсь тебе. Я же тебе сразу понравилась, еще там, в Русском, правда? Ты так смотрел на меня!

– Конечно, Никуша! А как ты можешь не понравиться? Ты же красавица, Ник.

– При чем тут красавица? Дура я, – нараспев повторила она, – жуткая дура!

Она, кажется, не шутила. Иван понял, что она здорово пьяна.

– Тебя надо было, тебя! Ты чистый, хороший! Прозрачный. Ты как на ладони, Ваня! А Ленька… Он… Все для себя. Ну чтобы ему и только ему, понимаешь? Удобства, комфорт. И плюс к этому – чувства ему подавай! С Машей, понятное дело, все давно поутихло – дети, до него ли? А тут я, молодая, красивая, свежая. Я ведь почти сразу все про него поняла, веришь? А поделать уже ничего не могла. Толстый, пузатый и очень болтливый мужик. Я таких всегда ненавидела. Анекдоты его дурацкие, шуточки. Такой пофигизм – казалось, все ему легко. Это, наверное, и зацепило. Думала, он легкий, бесшабашный. Полная противоположность мне. Очень хотелось заразиться от него всем этим, понимаешь? Я непростая, все мне сложно, все неразрешимо. Это я делала вид, что такая вот я веселуха! А что было внутри… И как все это давалось! И верила, дура! Вот бросит ее – и ко мне! Ну и влюбилась. По уши, Вань! И чем так зацепил? А знаешь, чем еще он мне нравился? Честный он был. Болтун, свистун, а в серьезных вопросах честный. Ведь ни разу мне не сказал, что уйдет из семьи. Ни разу ничего не пообещал! А когда я залетела, честно все это подтвердил: люблю – тебя. Маша – друг, ближе ее нет. Детей не брошу, а ты – рожай. Помогу. А я все равно надеялась! Говорю тебе – дура! В самой-самой глубине души – а вдруг? Вдруг до него дойдет, что жить без любви плохо? И все ждала мальчишку! Думала – увидит, что парень, и прибежит! – Ника замолчала и подошла к окну. Резко обернулась к Ивану: – А знаешь, почему он умер? Да сердце не выдержало! Это нам казалось, что у него все легко и просто. А я догадываюсь, как он страдал и мучился.

Иван молчал. Обсуждать лучшего друга на второй день после его похорон не хотелось.

– Да ты и сам это знаешь, – продолжила Ника. – Странно, да? Так любить жизнь и так мало прожить! А может, и правильно, а? Справедливо? Чтобы не мучить всех нас? Такая божья кара, как думаешь?

Иван не отвечал.

– А с тобой все бы у нас сложилось, Ваня. И была бы семья. Ты человек крепкий, надежный. И я бы была хорошей женой. Не то что твоя Аленушка, уж прости. На ней же написано все! Ты не увидел? Ну, значит, и ты, Ваня, дурак, как и я. Мне некого винить – сама виновата, мой выбор. Только знаешь, сколько я слез пролила за эти пять лет? А, не знаешь! Никто не знал. И Ленька в том числе. Я же ничем его жизнь не усложняла, ни одним вопросом, ни одной проблемой. И ничего мне не надо было, всем была довольна. Не женщина – мечта. И ничего не требует, заметь – все ее устраивает, эту дуру! А почему? А потому, что дура, Ваня. Ладно, что говорить… – Она вытерла ладонью слезы. – Себя не пожалеешь – никто не пожалеет.