* * *

Время течет.

Тридцать минут, выделенные ей, – это совсем немного. В какой-то момент дождь за окном утихает. Судя по каплям, что собрались на москитной сетке в одном месте и не скатываются вниз, дождь, кажется, прекратился совсем недавно.

Она садится на стул у изголовья Ёнхи. Открывает сумку и достает большие и маленькие герметичные контейнеры. Смотрит в пустые, ничего не видящие глаза сестры, затем открывает крышку самого маленького контейнера. Во влажном воздухе палаты распространяется ароматный запах.

– Ёнхи, это персики. Консервированные желтые персики. Ты же любила их. И даже в сезон, когда появлялись свежие, покупала себе именно такие. Как ребенок.

Она накалывает вилкой сочный кусочек и подносит к носу Ёнхе.

– Понюхай, как вкусно пахнет… Разве тебе не хочется попробовать этот персик?

В другом контейнере находится арбуз, нарезанный небольшими кубиками, чтобы удобнее было есть.

– А помнишь, как в детстве, когда я разрезала арбуз на две половинки, тебе всегда хотелось понюхать его? Некоторые арбузы трескались, стоило только воткнуть в них нож, и сладкий запах разносился по всему дому. Неужели не помнишь?

Никакого движения. Что происходит с организмом человека, если он голодает уже три месяца? Даже голова уменьшается в размере. Лицо Ёнхе стало таким маленьким, что трудно назвать его лицом взрослой женщины.

Она осторожно подносит к ее губам кубик арбуза и слегка надавливает. Двумя пальцами пытается раскрыть рот сестры, но он плотно закрыт. Она тихо зовет ее:

– Ёнхе. Ну, ответь же мне, Ёнхе.

Она с трудом сдерживается, чтобы не поддаться желанию схватить ее за костлявые плечи и потрясти, силой раскрыть рот и заставить проглотить хотя бы маленький кусочек.

Ей хочется заорать в ухо сестры так, чтобы у той лопнули барабанные перепонки.

– Что ты делаешь?! Ты слышишь меня?! Хочешь умереть?! Ты и вправду хочешь умереть?!

Из нее, как горячая пена, вырывается кипящая ярость. Она рассеянно, будто со стороны, наблюдает за своим состоянием.

Время течет.

Она поворачивает голову к окну. Кажется, дождь, наконец, прекратился. Но небо все такое же серое, а мокрые деревья стоят в молчании.

Она достает из сумки термос. Наливает в приготовленный стаканчик из нержавеющей стали чай, настоянный на китайской айве.

– Попробуй, Ёнхе. Вкус такой насыщенный.

Она подносит стакан к своим губам и отпивает глоточек. На кончике языка остается сладковатый и приятный привкус. Намочив чаем носовой платок, она увлажняет губы Ёнхе. И снова нет никакой реакции.

Она говорит:

– Ты собираешься вот так умереть? Но ведь это неправильно. Даже если хочешь просто стать деревом, надо есть. Надо жить.

Вдруг она замолкает и перестает дышать. А все потому, что голову пронзило сомнение, и признавать его она не хочет. Может, она ошиблась? Может, Ёнхе с самого начала задумала именно это – умереть? Она говорит сама себе: «Нет. Ты не хотела умирать».

До того как совсем перестать разговаривать – это было примерно месяц назад, – Ёнхе сказала ей:

– Сестра, сделай так, чтобы я вышла отсюда.

Похудевшая до предела, изменившаяся настолько, что никто бы сейчас ее не узнал, она начала шептать. Дышалось ей тяжело. Очевидно, она не могла долго говорить, поэтому часто останавливала свой монолог:

– Эти люди, они постоянно заставляют меня есть… Мне совсем не хочется, а они кормят насильно. В прошлый раз меня после этого вырвало… Теперь сразу, как покормят, делают укол, чтобы я спала. Сестра, я не хочу этих уколов. Правда, не хочу… Забери меня. Я не хочу быть здесь.

Она взяла худые ладошки Ёнхе в свои руки и сказала:

– Но сейчас ты даже ходить не сможешь. Тебя поддерживают лишь капельницы… Если я заберу тебя домой, ты будешь есть? Дай слово, что начнешь есть, и я попрошу выписать тебя отсюда.

Она не могла не заметить, как после этих слов горевший огонек в глазах Ёнхе погас.

– Ёнхе, ответь же. Только дай слово, и все.

Отвернув голову, не глядя на нее, тоном, будто ей все равно, услышат ее или нет, Ёнхе проговорила:

– …И ты, сестра, такая же.

– Что ты такое говоришь? Я…

– Никто меня не понимает… И врач, и медсестры, все одинаковы… Они даже не пытаются понять… Только и делают, что дают лекарства да втыкают иглы.

Ёнхе говорила медленно и тихо, но решительно. Тоном, который, казалось, уже не может быть холоднее. И она, наконец, выкрикнула то, что держала в себе:

– Ты! Они боятся, что ты умрешь! Поэтому так делают!

Ёнхе повернула голову и бросила на нее безучастный взгляд, будто на незнакомую женщину. Потом задала вопрос:

– Почему мне нельзя умереть?

После этого Ёнхе не сказала больше ни слова.

* * *

Почему мне нельзя умереть?

Какой ответ был бы правильным? Может, нужно было воскликнуть: «Что ты такое говоришь, Ёнхе?!» – или следовало собрать все силы и рассердиться на нее?

Однажды, когда-то давно, они вдвоем заблудились в лесу. И тогда восьмилетняя Ёнхе сказала:

– Давай просто не вернемся домой, а?

Она не поняла ее предложения, поэтому ответила:

– О чем ты? Скоро начнет темнеть, надо скорее найти дорогу.

Лишь когда пролетело время, она осознала, что творилось в душе Ёнхе. Свою тяжелую руку отец опускал только на вторую дочь. Что касается их брата Ёнхо, то он рос без подобных страданий, и, если ему доставались отцовские тумаки, вымещал свою обиду на соседских мальчишках. А сама она вместо уставшей до смерти матери варила похлебку, которая облегчала ему похмелье после очередной попойки, и он волей-неволей лишь к старшей дочери относился с осторожностью. Ёнхе же, послушная, но честная и прямая, не умевшая угождать отцу, молча, никогда не сопротивляясь, терпела все его притеснения, и они пропитали ее до мозга костей. Теперь она знает. Знает, что ее преданность, с которой она как старшая дочь относилась к отцу, идет не от раннего взросления, а от трусости. Знает, что это был всего лишь один из способов выживания.

Могла ли она защитить Ёнхе от всего того, о чем никто не догадывался? От того, что впиталось в ее плоть и кровь? Защитить младшую сестричку, которая на закате солнца направлялась к воротам дома и стояла там в одиночестве спиной к нему.

Наконец они вышли на дорогу с противоположного склона сопки и, встретив ехавший в сторону их уездного городка трактор, сели в кабину водителя и промчались с ним по незнакомому пути под заходящими лучами солнца. Она вздыхала с облегчением, однако Ёнхе, не выказывая никакой радости, лишь молча смотрела на тополя, горевшие в пламени заката.