Даже в самом страшном сне ей не привиделось бы, что мужчина, лежавший в то утро под одеялом рядом с Ёнхе, чье тело сплошь покрывали нарисованные красные и желтые цветы, – ее муж. В борьбе с желанием оставить все как есть и убежать победила мысль, что надо защитить младшую сестру. Доверившись своему чувству ответственности, пренебречь которым было невозможно, она подняла оставленную у прихожей камеру, и, зная, как надо включать аппарат – именно он научил ее этому, – просмотрела запись. Вынув кассету, словно пылающую огнем, и уронив ее, она нажала на кнопки мобильного телефона, заявила о двух больных, которым требуется срочная психиатрическая помощь, но все еще не могла принять происходящее за реальность. Она отказывалась верить собственным глазам. Одно было ясно: поступок мужа нельзя простить, ни за что нельзя простить.

Он проснулся после полудня, потом пробудилась и Ёнхе, и тут примчалась бригада «скорой помощи» из трех мужчин со смирительными рубашками и защитным снаряжением. Ёнхе стояла на лоджии, поэтому два санитара сначала бросились к ней. Она отчаянно сопротивлялась, пока они натягивали рубашку на ее ярко раскрашенное тело, сильно укусила одного за руку, что-то невнятно кричала пронзительным голосом. В предплечье дергавшейся всем телом Ёнхе вонзилась игла. В это время муж оттолкнул стоявшего у прихожей санитара и попытался убежать, но тут же был схвачен. Он боролся изо всех сил, сумел вырваться и, повернувшись, вдруг стремглав понесся к лоджии. Никто не успел даже глазом моргнуть. Он собирался перелететь через перила, словно стал птицей. Однако проворный санитар успел двумя руками ухватить его за ноги, и он перестал сопротивляться.

Она дрожала всем телом, наблюдая всю эту сцену до самого конца. Когда его выводили из квартиры, их глаза встретились последний раз, и она напрягла все силы, чтобы уничтожить его своим взглядом. Однако в его глазах она не увидела ни страсти, ни признаков сумасшествия. Не было в них и сожаления или отчаяния. В его глазах таился лишь страх, такой же, какой в тот миг чувствовала она сама, и больше в них ничего не отражалось.

Вот так все закончилось. После того дня возвращение к прежней жизни стало просто невозможным.

В больнице выяснилось, что он нормальный, и его поместили в камеру предварительного заключения. Судебный процесс, длившийся несколько месяцев, утомительные проверки и выяснение различных деталей закончились его освобождением, и он, куда-то скрывшись, больше не появлялся. Однако Ёнхе не удалось выйти из закрытого лечебного заведения. Некоторое время после первого помешательства она разговаривала, но теперь опять замолчала. Вместо того чтобы говорить с людьми, она садилась, скорчившись, где-нибудь в безлюдном месте на солнце и что-то тихо бормотала. Она по-прежнему не ела мясо и, если подавали что-то мясное, с криком куда-нибудь убегала. В солнечную погоду прилипала к окну, расстегивала пуговицы на пижаме и выставляла грудь. Внезапно одряхлевшие родители больше не желали видеть младшую дочь, но и со старшей, напоминавшей им о зяте, который оказался хуже животного, тоже прервали отношения. Младший брат и его жена тоже перестали общаться с сестрами вслед за родителями. Однако она не могла бросить Ёнхе. Ведь кто-то должен был платить за ее содержание в больнице, кто-то должен был нести ответственность за больную.

Она продолжала жить. По-прежнему вела свой бизнес, чувствуя за спиной отголоски того ужасного скандала. Время – до жестокости равнодушная волна, поэтому и ее жизнь, которая сжалась до твердого комка из одного лишь терпения, неслась дальше в общем потоке. Чиу, которому в ту осень было четыре года, сейчас уже исполнилось пять. Примерно к этому времени, когда она собралась перевести сестру в больницу, расположенную в хорошем месте и с приемлемой ценой за лечение, состояние Ёнхе, казалось, намного улучшилось.

С детских лет в ней чувствовался сильный характер, какой бывает у тех, кто строит жизнь своими руками. За все, что происходило с ней, она отвечала сама, а по своей натуре она чистотой помыслов напоминала ангела. Как дочь и сестра, как жена и мать, как предприниматель, ведущий свой маленький бизнес, и даже как пассажир метро, вынужденный иногда в толпе задевать кого-то локтем, она старалась делать все возможное, чтобы оставаться собой. Благодаря своей добросердечности она могла бы со временем преодолеть все что угодно. Если бы в прошедшем марте Ёнхе вдруг не исчезла, если бы дождливой ночью ее не обнаружили в лесу, если бы после этого дня все признаки ее болезни не проявились так резко…

* * *

Раздается энергичный стук ботинок, и в дальнем конце коридора появляется молодой врач в белом халате. Она встает, здоровается с ним, и он в ответ быстро склоняет голову. Широким жестом приглашает ее в комнату для консультаций. Она молча следует за ним.

Врачу – лет тридцать пять, и на него приятно смотреть: на вид пышет здоровьем, в меру упитан. Выражение лица и походка говорят о большой уверенности в себе. Усевшись за стол, он смотрит на нее, наморщив лоб. Она чувствует, что разговор приятным не будет, и на душе становится тяжело.

– Сестра…

– Мы делаем все возможное, однако ее состояние не меняется.

– Тогда сегодня…

Ее лицо краснеет, словно она совершила какую-то оплошность. Врач вместо нее заканчивает мысль:

– Сегодня попробуем через трубку ввести ей питательный раствор из злаков, и, если появится хотя бы небольшое улучшение, посчитаем это за удачу, а если и это не поможет, то останется только перевезти ее в общую больницу как тяжелобольную.

Она задает вопрос:

– Можно мне недолго побыть с ней и еще раз попробовать убедить принимать еду?

Он через стол смотрит на нее, в глазах нет надежды. Кажется, он устал. А еще – что в нем сидит скрытая обида на больного, с которым не получается, как он рассчитывал. Бросив взгляд на свое запястье, он говорит:

– Даю вам примерно тридцать минут. Если удастся убедить ее, сообщите об этом медсестрам. Если не получится, увидимся в два часа.

Ей кажется, врач хочет тут же вскочить и покинуть комнату, но, должно быть, почувствовав себя виноватым, он решает немного смягчить разговор:

– Как я уже говорил вам прошлый раз, в случае психологической анорексии от пятнадцати до двадцати процентов больных умирают от голода. Такие пациенты уверены, что они поправляются, даже когда от них остаются кожа да кости. Основной причиной этой болезни является конфликт с матерью, с детства подавлявшей волю ребенка… Однако случай с госпожой Ким Ёнхе особый, здесь налицо шизофрения и одновременно отказ от приема пищи. Я считал, что у нее нет тяжелой формы шизофрении, но, по правде говоря, никто не ожидал, что все так обернется. Убедить больного удается в том случае, когда болезнь вызвана осуждением его поведения. Например, врач принимает пищу вместе с пациентом и уговаривает его поесть. Однако в нашем случае неясна сама причина отказа госпожи Ким Ёнхе от еды, и лекарства не дают положительного эффекта. Мне нелегко говорить об этом, но я не в силах что-либо сделать. Прежде всего нужно сохранить ей жизнь… Однако уверенности, что в нашей больнице мы спасем ее, нет.