было любопытно, когда миссис Диринг придет время рожать, а спустя несколько месяцев – родила она или еще нет и кто родился, появились у Эмбер брат или сестра? Я задумывался, мечтает ли Эмбер, глядя на мать, сама стать мамой? Или ребенок миссис Диринг неестественным образом удовлетворял ее потребность в собственной семье? Я все время размышлял об этом и бросался с головой в работу всякий раз, когда поступал заказ на рекламу, – так я получал несколько недель передышки на весь период до и после съемок.

Все это время я ни с кем не знакомился и не встречался, был слишком поглощен работой и словно не замечал, что на планете существуют другие женщины. Я знал, что, если мы с Эмбер снова будем вместе, она точно спросит об этом, и я буду выглядеть настоящим козлом, если отвечу «да». К тому же я даже не понимал, как назвать то, что между нами сейчас, как это трактовать. Нет, правда… что? Разлука? Разрыв? Период официального траура? Тайм-аут? Или это все тщательно продуманный план Эмбер в надежде, что спустя год я вряд ли стану убивать ее нового парня?

Очень даже может быть. Бывали моменты, когда я, честно говоря, предпочел бы вытерпеть двадцать четыре часа, лежа на кровати из 1111 гвоздей, чем сидеть в этом «традиционном годичном ожидании». Иногда я всерьез сомневался в Эмбер и думал, что она морочит мне голову. Разве я недостаточно сделал ради нее? Во имя любви? Видит Бог, мелькала мысль, что лучше бы я тогда, в конце января 1979-го, прошел мимо, не обратив на нее внимания. Но, даже желая этого, я бродил по городу, искал взглядом девушек с волосами как у нее, или со стройным гибким телом, как у нее, ну или с похожей фигурой и воссоздавал Эмбер в воображении, как доктор Франкенштейн, в дикой попытке вернуть ее к жизни.

4 января 1985 года

Наступило время распродаж рождественских товаров и всякого хлама: лес искусственных елок поредел, полчища украшений не вдохновляли. Все уценено, а что шло без скидки, все равно стоило дешево: впервые в жизни я чувствовал, что, тратя деньги, на самом деле экономлю. Этот первый магазин сети Warehouse смахивал на самолетный ангар. Вещи лежали в упаковках высоко на полках или валялись в корзинах для уцененных товаров, чтобы покупатель сам раздобыл нужное без назойливого «чем я могу вам помочь». После разрешения импорта сюда хлынул поток невероятных вещей. Шезлонги-бананы, шторки из ротанга, морковно-рыжие декоративные подушки, радиоприемники в виде футбольных мячей, усатые стаканы для виски – в общем, развлечений для глаз хватало, и, хоть ты сам не покупал все эти несуразицы, получал удовольствие от одной только мысли, что у других людей настолько все плохо со вкусом.

Я посмотрел тяжеленные чемоданы, еще из тех, без колесиков, пока шел в детский отдел, – туда мне надо было, так как недавно (22 октября 1984 года, если быть точным) моя сестра Вики родила здорового мальчика весом четыре килограмма сто граммов. Ребенка назвали Иосиф Максим Зимняков (сокращенно Джоуи, и я не стану говорить «Иоуи», уж слишком по-дурацки звучит). Мой зять, Ник, был на седьмом небе от счастья и уже в родильном отделении включил тренера, засовывая чайные ложки в маленькие сжатые кулачки, чтобы малыш почувствовал, как это – грести. Я не шучу.

В проходах между отделами легко заблудиться, но в конце концов я оказался перед детской секцией, а еще перед очевидной проблемой: что же купить ребенку? Лохматый плюшевый мишка в метр высотой – вроде неплохо, я мысленно пометил этот вариант как «возможно». Вдруг впервые за долгое время меня осенило, что я вижу не похожую на Эмбер девушку, а ее саму. Это и вправду была она! Буквально в шаге от меня, в розовом спортивном костюме с двойными полосками по бокам, ковыряется в вещах на нижней полке.

Я подошел ближе и то ли сказал, то ли спросил, будто проверяя, не сбрендил ли:

– Эмбер?

Подняв взгляд, она сначала удивилась, а потом сильно покраснела.

– Ух ты. Привет.

Я как эхо произнес «привет». Не веря удаче, сразу же объяснил, может, даже слишком подробно, что я делаю здесь, в детском отделе.

Она вздохнула и сказала, что мама истощена грудным вскармливанием «до предела» и послала ее купить кое-что для ребенка. Сказала, что та не выходит из дома, а порой и вовсе не встает с постели. И вот так, ни с того ни с сего, у нас как по волшебству появилось что-то общее, мы занимались практически одним и тем же – делали покупки для чужого ребенка! Ирония и романтика – вот как это ощущалось, неловко и в то же время трогательно. Один шанс на миллион, что мы встретимся здесь вот так, как будущие мама и папа. Это было послание, написанное большими буквами в воздухе, Эмбер тоже заметила, нужно быть слепой, чтобы не видеть. Она очень старалась вести себя непринужденно, но меня ей было не обмануть. Я знал: она чувствовала то же, что и я. Поскольку ребенок миссис Диринг родился всего на пару месяцев раньше малыша Вики, у Эмбер в распоряжении было много безопасных тем для разговора: раннее развитие мозга, мелкая моторика и все такое. Я взял игрушку-сортер.

– Что такого полезного в том, чтобы приучить нежный юный ум к идее, что мыслить вне квадратных рамок нехорошо? Или вне овальных, или пятиугольных? – спросил я.

Эмбер уперла руки в боки.

– Сначала нужно знать форму, иначе как ты поймешь, что совершил прорыв? К тому же самой природой задумано, что у всего есть формы: апельсины круглые, морские звезды – в форме звезды, пчелиные соты – шестиугольники.

Оглядевшись, она взяла в руки лошадку на палке и покрутила ею в воздухе.

– Я всегда считала их варварскими, как будто голова насажена на копье.

Она засмеялась и, немного помедлив, выбрала вместо этого лошадку-качалку с дерзкой надписью «Никогда не рано начать кататься!».

– Давай я понесу.

– Не нужно.

– Она тяжелая.

– Я сильная.

По пути к кассе мы наткнулись на садовые стулья и столы, широко раскрытые зонтики и кучу барбекюшниц, загораживающих шезлонги. Ради смеха Эмбер села в один из шезлонгов, откинулась, положив руки за голову, будто расслабляется на солнышке. Вслед за ней я прилег на соседний, наши подлокотники соприкасались. Это было сказочно: словно мы дома, вдвоем, такой уютный кусочек семейной жизни, скрытый от всех в огромном пространстве магазина, как сцена в театре, которая появляется, когда поднимается бархатный занавес. Я почувствовал, что значит быть с Эмбер вместе, вдвоем где-то в своем мирке. Ее мать готовила и присматривала за ней, так что Эмбер выглядела намного здоровее, чем в последний раз, когда мы виделись. Она немного набрала вес, это ей шло. Она оживилась, когда рассказывала о родах матери, и я все время кивал, хотя, признаться, не все понимал: схватки, секунды, сантиметры… Не знаю, как все это соотносится с родами, но общую идею я уловил: когда ребенок появляется на свет, женщине больно.

– Мама такая… храбрая. Ребенок чудо. Но иногда тяжело. Мама понимает, что девочка никогда не узнает папу. – На мгновение Эмбер замолчала, прикусив нижнюю губу, затем словно отмахнулась рукой от эмоций. – Я в порядке. – Она посмеялась над собой. – Правда. Я так счастлива за маму. Она назвала дочь Грейси, Грейси Эмэ Диринг, второе имя на французском означает «любимая». Чтобы она никогда не сомневалась, насколько любима, несмотря на ситуацию, в которой родилась… Мама овдовела и все такое.

Ее эмоции, должно быть, были связаны со смертью отца, но я нутром чувствовал, что они были связаны и со мной… Похоже, ее чувства ко мне вовсе не умерли.

Видимо, моя догадка была верна, потому что через два дня, в воскресенье, Эмбер неожиданно позвонила и пригласила в Конюшни на ужин. Был уже полдень, и она спросила, смогу ли я прийти к шести вечера. Я не смел и надеяться, что она готова снова встречаться со мной, но вдруг? Это было… как досрочное освобождение за хорошее поведение, хотя я даже не знал, готов ли к такому повороту событий. Когда я вошел с бутылкой красного вина в руке,