мне впервые пришло в голову, что офицером по условно-досрочному освобождению была Эмбер и уж точно не ее мама. Миссис Диринг подхватила вино и поставила на боковой столик, но мы так и не прикоснулись к нему в тот вечер. Она поправилась из-за ребенка, выглядела усталой, ворчала, видимо, тоже из-за него. Больше всего она была недовольна тем, что я нахожусь рядом с ее дочерью. Я чувствовал, что в ее картине мира я появился преждевременно. Более того, миссис Диринг, родившая ребенка так поздно, вела себя как паникерша, дергаясь по каждому пустяку. «Осторожно закрывайте дверь, ребенок спит», «Не пускайте кошку, из-за нее ребенок может задохнуться» и «Шшш!» на каждое слово, произнесенное не совсем шепотом, или шаг, сделанный не на цыпочках. В такой ненормальной тишине даже падение булавки было бы подобно взрыву бомбы!

Вскоре малышка все равно проснулась, несмотря на все предосторожности, и заплакала на весь дом (я обрадовался, потому что теперь можно было хотя бы дышать). Затем, как бы в пику матери, Эмбер взяла меня за руку, сказала, что пора мне наконец познакомиться с новым членом семьи. Я думаю, она хотела обращаться со мной как с хорошим другом, возможно, будущим парнем, и неважно, что ее матери это не нравится. И вот Эмбер повела меня куда-то прочь от глаз матери – как оказалось, в спальню миссис Диринг, где кроватка младенца была придвинута к ее большой деревянной кровати. Но миссис Диринг, видимо, решила, что нам нужна дуэнья, и незаметно подошла к нам сзади.

– Не-не-не, на нем микробы из Окленда – Грейси может подхватить что-нибудь!

Эмбер закатила глаза и возразила, что держать ребенка всю жизнь в стерильном пузыре опаснее. Мне не очень хотелось быть причиной их спора. Смотреть на ребенка, которому давно пора сменить подгузник (как настойчиво подсказывал мне нос), было не так уж здорово. И, уж прости, меня, как и большинство мужчин, не приводили в восторг дети в принципе, даже в чистых подгузниках!

Я вернулся в гостиную и стал рассматривать фотографии в рамочках, стараясь отключиться от пронзительных криков ребенка, – возможно, это самый неприятный звук для мужских ушей. Слава богу, каким-то чудом он наконец прекратился, но теперь до меня донесся голос миссис Диринг, приглушенный закрытой дверью. От меня не укрылся бескомпромиссный тон. Похоже, миссис Диринг отчитывала Эмбер, которая, должно быть, не предупредила, что я приду к ужину, или сказала, только когда я уже был в пути. Я поднял тяжелую оловянную раму с портретом, на котором молодые мистер и миссис Диринг сидели на ступенях дома в одежде наездников, малыш Дэнни держал хлыст, а маленький ангелочек Эмбер, казалось, вот-вот разревется из-за вспышки. Изучая суровое, строгое лицо мистера Диринга, я заметил, как он по-петушиному выпячивал грудь, словно слишком серьезно воспринимал себя и семейный долг. Грустно – он так и не узнал, что у него будет еще один ребенок. Девочка появилась на свет после того, как он покинул его.

Наконец раздался скрип приближающихся шагов, и Эмбер с миссис Диринг сделали вид, будто ничего не случилось, а я сделал вид, что поверил им, а они сделали вид, что поверили мне, хотя никто из нас ни во что не верил. Я видел, как Эмбер опустила глаза, а миссис Диринг избегала моего взгляда, когда они только вошли. Мне действительно было интересно – уже не в первый раз, – что я такого сделал, из-за чего она настроена категорически против меня. Ужинали мы за кухонным столом: хлеб с маслом и каждому по вареному яйцу в скорлупе. Ужин был коротким, потому что у миссис Диринг и Эмбер «было еще много работы вечером». А если мне хотелось десерта, пожалуйста – вон дикая яблоня, сорви себе яблоко. Маленькое и кислое, спасибо большое.

Не успел я опомниться, как Эмбер проводила меня обратно к джипу. Думаю, ей было неловко за мать, но, похоже, такова цена, которую Эмбер заплатила, чтобы увидеть меня. Вечерний воздух был приятно прохладным, особенно после душной атмосферы в доме, и я не скрывал, что дышу полной грудью, – своего рода камень в огород миссис Диринг.

– Не волнуйся из-за мамы. – Эмбер попыталась меня успокоить. – Она переживет.

Я не был в этом так уверен.

Эмбер же, словно почувствовав прилив энергии, вдруг подпрыгнула и притянула к себе ветку яблони.

– Продолжая традицию Адама и Евы, вот. – Она кротко протянула мне маленькое яблочко.

– М-м-м, не знаю, стоит ли мне его принимать, – сказал я, притворяясь испуганным и быстро отступая от нее.

Она со смехом швырнула в меня яблоко, я кинул его назад, и мы продолжали перебрасываться. Яблоко взмывало все выше и выше, вскоре оно уже летало в небе по огромной дуге. Так продолжалось, пока я не потянулся назад, едва не падая, чтобы изловчиться и поймать яблоко после ее (никудышного) броска. А небо над головой окрашивалось в тот самый глубокий синий цвет, какой рождается, когда день превращается в ночь, появляется первая ранняя звезда, а от луны видно лишь тонкий хрупкий край, будто это брошенный на произвол судьбы осколок. Эмбер подняла голову, и ее лицо снова было беззаботным и сияло. Я с легкой болью вспомнил, как все было между нами раньше. Но все же у меня появилась надежда, и я был благодарен за все – даже за дикое яблоко.

После того дня я время от времени приходил к ним помочь на ферме, хотя никто меня об этом не просил. Моя помощь была очень кстати, особенно когда я таскал тяжелые грузы, иногда беря тачку. Одна среднего размера лошадь производит около восемнадцати килограммов навоза в день, то есть почти семь тонн в год! А теперь умножьте это на количество лошадей, и вы получите общее представление о работе на ферме. Тяжелый труд! Но какой бы полезной ни была моя помощь (да, помощь не всегда бывает полезной), миссис Диринг, похоже, с трудом переносила мое присутствие, а может, ей была отвратительна сама мысль о мужчине в доме. Что эти двое пытались доказать самим себе? Что им никто не нужен? Как будто двум женщинам по плечу самим всем заправлять, улаживать проблемы и ничего не бояться? Бред! Было в этом что-то дисфункциональное: взрослая овдовевшая женщина и ее молодая дочь, снова одинокая и свободная, пытаются вдвоем вырастить ребенка. Любой посторонний решил бы, что младшая – мать, а старшая – бабушка. Либо так, либо две лесбиянки! Должно быть, люди постоянно ляпали что-то, не подумав. Правда, вокруг не было никаких людей. Кроме меня.

А еще я участвовал в кормлении лошадей, которые буянили, ржали, брыкались, бились в стойлах, чтобы быстрее получить свою порцию. Иногда было страшновато заходить в стойла к агрессивным жеребцам. Также я кормил кудахчущих кур (почти не страшно, по клевку за каждое яйцо) и даже помогал кормить младшую сестренку Эмбер. Веселая голубоглазая малышка с блондинистым пушком вместо волос (то есть лысая, по правде говоря) была похожа на миссис Диринг (что уже внушает страх). Но в ней определенно были черты мистера Диринга. Лысая головка, крепко сжатый рот и выражение упрямства на лице. Каждый раз, когда я засовывал ей в рот ложку бананового пюре, она на раз-два выталкивала его обратно языком, и мне приходилось собирать пюре с ее липкого подбородка и давать снова. Мое терпение подходило к концу (я хотел, чтобы Эмбер увидела во мне потенциального «папу», а эта негодница, ее младшая сестра, выставляла меня дураком). Но я должен был улыбаться, хочешь не хочешь.

– Ууууу, самолетик идет на посадку, открывай – это за твою старшую сестричку… а это за твоего дядю Итана!

Эмбер улыбалась, она отлично понимала, к чему я клоню с «дядей Итаном», хотя вообще-то она была сестрой, а не тетей, так что, получается, мои слова не имели смысла. Кажется, у нас все начало налаживаться, но тут ворвалась миссис Диринг и принялась сверлить меня глазами так,