связи”, что “нельзя упустить шанс” войти в высший свет Райхеена “если не тебе, то Гретхен”. И я послушно объезжала с ответными визитами всех, кто рискнул заглянуть в особняк Чёрного колдуна и тех, кому хватило храбрости только на то, чтобы отправить карточку со слугой.

Вначале в свой первый выезд я сильно нервничала. Мне было одинаково неловко и когда меня принимали, и когда слуга отвечал:

— Простите, фройлян, хозяйка не принимает.

Но постепенно втянулась и даже стала получать удовольствие от неспешной поездки по осеннему городу. Интересно было разглядывать прохожих на улицах, особняки, к которым мы с тётей подъезжали. Раньше мы с мамой не бывали в этой части города. Дома, которые родители снимали, даже в первый год находились в менее престижном районе, а потом и вовсе становились всё проще. В конце концов родители осели на улице, где жили ремесленники и торговцы средней руки.

Когда первый раз нас с тётушкой приняли, то я от боязни сказать и сделать что-нибудь не то не открывала рот, доверив компаньонке говорить за двоих. Но хозяйке это даже понравилось.

— Молодые девицы должны молчать в присутствии старших. Скромность главное украшение девушки, — назидательно ввернула она в обсуждение с моей компаньонкой нынешней молодёжи и одобрительно посмотрела в мою сторону.

Я взяла это на вооружение и уже сознательно изображала скромницу, давая компаньонке играть в разговорах первую скрипку. Это позволяло мне избегать неприятных вопросов о Шварце, которые иногда пытались задавать редкие бестактные особы. К тому же так легче было наблюдать за людьми, что составляло приятный контраст с проведёнными в одиночестве часами а доме Шварца.

Как бы эти визиты не развлекали меня, я всё же обрадовалась, когда они подошли к концу. К нам больше не приезжали, а тем, кто нанёс визит, я всем ответила. А значит, можно было вновь спрятаться в своей раковине-доме, заживляя царапины, нанесённые увиденными в глазах дам любопытством, удивлением моей незначительностью, иногда лёгким презрением. Но больнее всего царапала жалость, которую не могли сдержать некоторые дамы по-старше.

Зато поток визитёров в родительский дом не прекращался, так что теперь нам не всегда удавалось встретиться. Отец даже настоял на переезде. Дом, который он снял, почти ничем не отличался от того, где мы жили до этого, но находился в другом, аристократическом районе столицы, и его окружало несколько деревьев. Сёстры мне похвастались этим в первом же письме, присланным из нового дома.

С одной стороны я радовалась за них, с другой — испытывала неловкость перед Шварцем, подозревая, что этот переезд увеличит долги отца, а значит, маме и девочкам придётся во всём зависеть от моего жениха. Но Людвиг ничего не говорил мне об этом, не упрекал тем, что его траты на мою семью растут. Ведь хотя мама честно старалась экономить, но теперь им требовалось больше платьев и шляпок, обуви и перчаток, и множества других мелочей, без которых не обойдёшься, когда оказываешься на виду.

А ещё я немного волновалась, не скажет ли Шварц, что компаньонка мне больше не нужна, раз свет обо мне вновь забыл, как он и предсказывал. Мне не хотелось её терять. С тётушкой было спокойнее. Может быть, и она этого опасалась, так как старалась реже напоминать о себе, появляясь только тогда, когда я сама её звала. Но спустя какое-то время тётя появилась передо мной после завтрака с несколькими конвертами.

— Лотта, похоже твой образ скромницы оправдал себя, — радостно сказала она. — Тебе стали присылать приглашения.

— Какие?

— Это на бал у графини фон Бергер через три дня, это — на приём у четы Дорнер в этот же вечер, это — на семейный обед у господ Лоренц.

— И что мне делать?

— Почтительно отказаться. Возможно, с их стороны это просто жест вежливости, не предполагающий твоего появления. Если они действительно готовы поддерживать с тобой отношения, то снова пришлют приглашения, но уже заранее, в приличные сроки.

Я так и поступила с большой радостью. После всех правил, которые мне в два голоса объясняли то мама при встрече, то тётушка Дорея, светская жизнь меня пугала. Я обязательно что-то нарушу и скомпрометирую свою семью ещё больше.

Вот только избегать её не удалось. Теперь я натыкалась на знакомых дам то на примерке у модистки, то в лавках, то в кафе, куда заходила с сёстрами, то на прогулке в парке Воксгард. Мы приветствовали друг друга, слово за слово, и вот мы уже гуляем вместе, или я приглашена на прогулку завтра, или на семейный обед послезавтра. От части таких приглашений я по-прежнему отказывалась, видя, что они сделаны из обычной вежливости. Но искренняя доброжелательность других дам пробивала мою броню и я поддавалась соблазну.

Людвиг не возражал против моих участившихся поездок в город и расширившегося круга общения. Только расспрашивал вечерами про людей, с которыми я встречалась.

— От этих лучше держись подальше, — изредка предупреждал он.

Людвиг не пояснял почему, а я не спрашивала. Опасалась услышать что-то неприятное, после чего не смогу смотреть на них при случайной встрече по-прежнему. Тем более, что обычно он говорил это про тех, в ком и сама чувствовала какую-то червоточину. Некоторые из этих людей мне напоминали Паулину. Такие же словно пригашенные, с серой кожей, которую не спасал даже толстый слой пудры, и тусклыми глазами.

Осознав это, я стала внимательней приглядываться к новым знакомым и заметила, что этот серый налёт чаще встречается у тех, кто близок к герцогскому двору. Правда, не всегда более высокое положение связано было с большей выраженностью этой серой немочи и я не могла понять почему. Но потом разобралась, что те, у кого слабость и тусклый цвет глаз и кожи, почти не заметны, при дворе, несмотря на знатность, бывают реже. Они напоминали погасшие угольки. А вот те, кто служил там и бывал во дворце часто, напоминали золу, что ещё держит форму, но готова рассыпаться прахом при любом толчке.

Это вновь напомнило мне о странности, замеченной при чтении заметки об умершем старом герцоге. Я решила расспросить компаньонку. Тётя Дорея была старше, чем моя мама, и наверняка должна была застать коронацию нынешнего нашего правителя уже взрослой.

— Тётя, а кто родители нашего герцога? Ты ведь уже ходила в школу, когда он родился. Должна помнить.

Тётушка опустила спицы и отвлеклась от вязания, которым занимала время пока я читаю. Она задумчиво нахмурилась:

— Странно, но не помню. И знаешь, ещё страннее то, что не помню его рождения. Ведь ему где-то около тридцати, а значит