– Бери свои вещи, дворецкий покажет комнату, будешь пока жить у меня. А там посмотрим.

* * *

Для Павла Боярова началась новая жизнь, о которой в Рязани он и мечтать не смел. Два дня он бродил по столице, дивился обилию каменных домов, мостов, красивых памятников. Разглядывал Зимний дворец и Исаакиевский собор, осматривал прохожих, изучал витрины магазинов. Однажды он даже зашел в ресторан, но почувствовал себя там неуютно и впредь решил обедать дома.

Во время завтрака, который проходил в большой столовой за огромным овальным столом, Василий Васильевич поинтересовался, как провел Павел минувший день.

– Ходил по городу, покушал в ресторане, потом домой вернулся, – честно рассказал молодой человек.

– Время тратишь понапрасну и бесцельно, – безапелляционно заявил граф. – Твое житье-бытье надо как-то организовать. Днями я к тебе одного человечка приставлю. Хомутов по фамилии. Малый он молодой, ловкий, хоть и пройдоха отпетый. Он тебе кое-что разъяснит, кое с кем познакомит, держаться научит, костюмы приличные подберет. А то ходишь в каких-то затрапезных тряпках, меня позоришь…

Помолчав, Василий Васильевич добавил:

– Денег я тебе дам, но ты ими не сори и этому хлыщу не занимай. Он и так у меня сидит в долгах, как в шелках.

Павел попробовал нужным образом отреагировать на эти слова, стал говорить о великодушии дяди, заметил, что ему неудобно пользоваться милостями человека, своим трудом добившегося уважения и материального благополучия… Но граф лишь улыбнулся и махнул на него рукой, в которой держал салфетку. Лучи солнца упали на черный камень перстня и исчезли в нем, не отразившись и не заиграв бликами.

Молодой человек исподволь стал рассматривать украшение.

«Странно, что дядя с его положением и состоянием не может украсить свою руку золотым кольцом с драгоценными камнями, – подумал он. – Хотя в этом перстеньке что-то есть…»

Граф уловил взгляд племянника и спросил со своей легкой, иронической улыбкой:

– Я вижу, тебе мое колечко приглянулось?

Он поднял руку и сам посмотрел на перстень, словно видел его впервые.

Павел неопределенно пожал плечами.

– Значит, не понравилось, – сделал вывод дядя. – А жаль. Колечко это дорогого стоит!

А затем, задумавшись, добавил, ни к кому не обращаясь:

– Хотя мне оно может обойтись слишком дорого…

– Вы разве за него еще не расплатились? – спросил Павел, чтобы как-то отреагировать на слова хозяина.

И пожалел. Граф изменился в лице: глаза наполнились влагой, затряслись обвислые щеки, рот сжался в тонкую линию, так что губы совсем исчезли.

– Я чем-то обидел вас, дядюшка? – растерянно спросил Павел.

Помолчав, Василий Васильевич совладал со своими чувствами и, не глядя на племянника, ответил:

– Нет, ты здесь ни при чем. Скажу тебе только, что это не простое кольцо. И в день, когда я тебе его передам, ты станешь моим единственным наследником. Если, конечно, этот день наступит…

Граф тяжело поднялся, бросил на стол скомканную салфетку и вышел из столовой.

Постепенно жизнь племянника из провинции приобретала упорядоченность и определенный распорядок. Дядя сказал, что с его французским в свет появляться нельзя, и теперь Павел ежедневно отрабатывал произношение с худым и носатым учителем, приехавшим из Парижа.

Его познакомили, а точнее, к нему приставили того самого Виктора Ивановича Хомутова, призванного ввести провинциала в столичную жизнь. Он был всего на два-три года старше Павла, но оказался незаменимым компаньоном для разговоров, прогулок по городу, посещения музеев, театров, ресторанов и других увеселительных заведений. Хомутов был осведомлен обо всех сколько-нибудь значимых людях и охотно делился своими знаниями с Бояровым.

– Я знаю весь Петербург, и что важнее – весь Петербург знает меня, – как-то хвастливо заявил Виктор Иванович. – Обещаю, Павел, что через год и ты будешь чувствовать себя в этом городе, как рыба в воде. А связи – это самое главное. Они гораздо важнее денег, и ты в этом убедишься…

Хомутов нигде не служил, о своих родственниках предпочитал не распространяться, на что жил – трудно было сказать: денег у него никогда не водилось, но одевался он по последней моде и, как видел Павел, не голодал и не страдал от одиночества, хотя и неясно было, где и с кем он живет. Молодые люди быстро и легко сошлись, и уже редкий день Бояров мог обходиться без этого веселого, остроумного повесы, легко скользящего по волнам столичной жизни.

Дядя, как и обещал, постоянно снабжал своего племянника деньгами, с помощью Хомутова тот обновил свой гардероб, а посещая рестораны, театры и варьете, всегда расплачивался и за себя, и за своего нового друга. А в том, что Виктор ему настоящий друг, он уже и не сомневался. С ним было легко, интересно, весело и как-то надежно. Хомутов нисколько не смущался тем, что за все платил Бояров, и воспринимал это как само собой разумеющееся дело.

Начало сентября 1834 года отметилось частыми и нудными дождями. Слоняться по Невскому было нельзя, все рестораны они обошли, и, казалось, даже словоохотливый Виктор исчерпал все свои рассказы о свете и пересказал все сплетни. Как-то он заявил Павлу, что у него дела и он вынужден расстаться с ним на два-три дня.

– Я вообще считаю, что теоретически достаточно подготовил тебя к вхождению в свет. Ну, а когда дядюшка соблаговолит, мы начнем на практике покорять столицу. Кстати, как он себя чувствует?..

А чувствовал себя дядюшка все хуже. Павел это видел и понимал, к чему идет дело. Старик сдавал на глазах: ходить стал все тяжелее, теперь он всегда опирался на толстую палку с изящным набалдашником либо на руку своего верного камердинера Петра, который хоть и отличался могучим телосложением, сам был не намного моложе хозяина.

«Если эдак пойдет, – думал Бояров, – помрет, не ровен час, старый граф. А колечко мне он что-то не спешит передавать. Стало быть, и с наследством ничего не ясно. А я теперь уж и не смогу жить иначе. Не в Рязань же возвращаться!»

Как-то граф не вышел к обеду, чего с ним никогда не случалось, и Павел обеспокоился по-настоящему. Наскоро поев, он постучал в кабинет, в котором тот проводил почти все время. Услышав разрешение, вошел. Старик сидел не в своем любимом кресле-качалке, а за столом. Он что-то писал.

Рядом лежал чистый лист белой бумаги, на котором покоился серебряный перстень с львиной головой и черным камнем в разинутой пасти.

«То самое колечко, – в волнении подумал Бояров. – Неужто он решился?! Наверное, сейчас вручит перстенек, а с ним и все свое состояние!».

Павел так разволновался, что даже забыл поздороваться. Граф тоже не взглянул на вошедшего, он рассматривал свой перстень и был полностью поглощен этим занятием. Павел стоял в дверях молча. Наконец дядя поднял на него водянистые глаза, и еле заметная улыбка тронула старческие сморщенные губы: