Все присутствующие ждут, затаив дыхание. Они в курсе. Я в курсе. Единственная, кто не в курсе, – моя дочь.

Поэтому я делаю то, что на моем месте сделала бы любая загнанная мама.

Я обещаю Коко, что если она будет паинькой, на обратном пути мы заедем в «Макдоналдс» – до этого мы решительно отказывались водить ее туда, – и она выберет там все, что пожелает, а вечером сможет сколько угодно смотреть мультики на айпэде.

Коко тщательно обдумывает мое предложение.

– «Хэппи мил» с игрушкой?

– По рукам! – говорю я, хотя она вряд ли понимает, что это значит.

Мы с мамой усаживаемся на троне, Медвежонок у меня на коленях, Коко – у мамы. Съемка начинается. Моя речь заранее отрепетирована, каждый жест выверен. Режиссер задает мне первый вопрос о Вирджинии.

– Эта женщина для меня все, – с пафосом изрекаю я, глядя в камеру. – Она – моя крепость, моя путеводная звезда. – Делаю паузу перед решающей фразой. – Моя мама.

Где-то за прожекторами раздаются аплодисменты.

Наступает мамина очередь. Ее текст от первого и до последнего слова написала Айрин, но мне все равно приятно слушать, как моя мама рассыпается в похвалах своей невероятной, красивой и умной дочери.

Режиссеру что-то шепчут на ухо. «Стоп!» – кричит он.

– Давайте снимем еще дубль. И пусть девочка перестанет делать несчастное лицо.

* * *

Для моей задумки требовалось всего три ингредиента. Два из них мне удалось достать с легкостью, а для третьего пришлось проявить немного смекалки.

Проработав столько лет в отделении интенсивной терапии, волей-неволей приобретешь обширные познания в области обезболивания. Двадцать три года я проверяла пульс, измеряла уровень поступающего кислорода и выходящего углекислого газа, следила, чтобы воздуховодные трубки не засорялись, капельницы стояли ровно, а капнографы работали исправно, и отвечала за то, чтобы ничего не зажималось, не перекручивалось, не застревало и не мешало.

Непростое это дело – поддерживать пациента в живом, но бессознательном состоянии. Не верьте полицейским сериалам и голливудским боевикам: нельзя вырубить человека лошадиной дозой медикаментов, держать несколько дней связанным и после этого ожидать, что он очнется слабым, но в целом здоровым. Так не бывает. Во-первых, если переборщить с дозировкой, у пациента остановится дыхание, а если сильно переборщить – то и сердцебиение. Во-вторых, если дать большую дозу седативного препарата – скажем, подсыпать снотворного в вино, – скорее всего, организм попытается исторгнуть из себя чужеродное вещество: выражаясь проще, человека вырвет. А если человека рвет и при этом он находится без сознания, велика вероятность, что он просто задохнется. Грейс и Джордж бесились, когда во время фильма я начинала объяснять, что именно злодей делает неправильно и почему его план не сработает.

Отчасти поэтому для меня очень важно не допустить ошибок.

Тем не менее даже мне было не так просто достать все необходимое. Например, пришлось позаимствовать на сестринском посту ключи от нужной кладовой и вынести под курткой коробку бензодиазепинов. С пропофолом проблем не возникло: его часто используют в хирургии и, как правило, не держат под замком. Я прихватила, сколько нужно, и засунула к себе в сумку. Плевое дело, все равно что стащить упаковку ручек из шкафа с канцелярскими товарами. У меня даже пульс не участился.

Кислородный баллон и маску я просто взяла из кладовой, положила в спортивный баул, заперла в своем шкафчике, а уходя с ночной смены, отнесла в машину. Пара человек пожелали мне доброго утра. Когда я поставила баул на землю, раздался подозрительный лязг, но никто ничего не заметил.

Инфузионную помпу я заказала через интернет, хотя можно было взять и на работе.

А вот достать мидазолам… Поскольку это одновременно мышечный релаксант, успокоительное и седативное средство, есть люди, которые готовы хорошо за него платить. У нас его держат под замком и выдают под роспись. Доступ к шкафу имеется далеко не у каждого.

Естественно, иногда остаются излишки. Если для того, чтобы седировать пациента, анестезиологу требуется десять миллилитров мидазолама, он идет (или посылает кого-то вроде меня) за стандартной ампулой объемом пятьдесят миллилитров.

Добросовестный врач обязательно лично удостоверится, что оставшиеся сорок миллилитров надлежащим образом утилизированы.

Чуть менее добросовестный врач положится в этом на медсестру.

К дню моей отвальной у меня было все необходимое.

Эмми

Привет, дорогая.

Я несколько раз звонила, но так и не смогла дозвониться. Понимаю, у тебя много дел. Мне просто очень хотелось с тобой поговорить. Думала, украду тебя на пару минут на дне рождения Коко, но ты была занята. Извини, если я выглядела немного подавленной. Ты всегда отлично разбиралась в людях, умела подобрать верные слова. Скорее всего, тебе сразу стало ясно, в чем дело, но ты решила, что сейчас неподходящий момент для расспросов. Действительно, момент был не совсем подходящий.

Я долго думала, как тебе рассказать, и стоит ли вообще рассказывать. Возможно, это покажется странным, но мне было неудобно, даже стыдно. Тем не менее я все-таки хочу поделиться значительной частью моей жизни, о которой ты не знаешь. Если продолжать о ней умалчивать, получится, что малыши, так и не появившиеся на свет, не заслуживали права на существование.

У меня было три выкидыша, Эм. До сих пор не могу избавиться от боли, отчаяния и чувства вины. Иногда я ощущаю себя вполне счастливой – по крайней мере, не убитой горем, – а через минуту меня накрывает. Три человека, которые могли стать частью нашей жизни, погибли, не родившись.

Первая беременность замерла на двенадцатой неделе. Несостоявшийся выкидыш, сказал доктор. У меня не было кровотечения, ничто не предвещало беды. Мы пришли на прием к врачу, держась за руки, надеясь услышать сердцебиение нашего первенца. Но его сердце не билось. Поразительно, насколько безучастны лица врачей, делающих УЗИ. Наверное, они каждый день сталкиваются с подобными случаями. Пришлось делать операцию.

Во второй раз мы поехали на выходные в Норфолк. Во время прогулки по берегу у меня пошла кровь. Третьего ребенка мы потеряли на двадцатой неделе. Никто не может объяснить, что происходит. Но хуже всего – надежда, зарождающаяся при виде двух полосок. Ты стараешься подавить ее, но по ночам все равно мечтаешь, как через несколько месяцев возьмешь на руки своего малыша.

Я никогда раньше об этом не говорила – слишком трудно подобрать слова. Наверное, правильных слов не существует. Я перепробовала все способы утихомирить боль; остается надеяться, что разговор со старой подругой поможет мне исцелиться.

Государственная страховка не распространяется на ЭКО, а делать за деньги слишком дорого, к тому же я вряд ли вынесу потерю еще одного ребенка. Неужели так и будет продолжаться?