Наконец зверь прыгнул, испустив короткий хриплый вой. Казалось, в этом почти человеческом вскрике слились тоска и яростная злоба – злоба на двуногих, истребивших стаю. Теперь волк больше не походил на червя – скорее он казался глыбой серого гранита, с убийственной точностью выпущенной из катапульты.

Одинцов понял, что стрелы его не остановят – в мохнатых боках их торчало уже с полдесятка. Но даже полумертвым волк рухнет прямо на застывшую в ужасе девушку, сомкнет клыки на горле или сбросит ее с обрыва. Это было неизбежно, как удар молнии в грозу.

Отшвырнув бесполезный арбалет, он схватил чель и ринулся наперерез зверю. Стремительный взмах серебристого клинка, тяжкий удар, от которого заныли руки, брызги хлынувшей фонтаном крови… Инерция бросила его на землю; он ударился плечом, затем, стараясь погасить силу рывка, перекатился через спину – раз, другой. Лезвие челя, который он так и не выпустил из рук, глухо звенело о камни.

Спустя мгновение Одинцов встал, потряс головой; остроконечные утесы и фигуры обступивших его людей плыли перед глазами. Кто-то уткнулся ему в грудь, под рукой сотрясались в беззвучных рыданиях хрупкие плечи. Тростинка…

Он снова тряхнул головой. Зрение восстановилось, и теперь он заметил странное выражение на лицах молодых хайритов. Кто-то едва слышно прошептал: «Перерубивший Рукоять…» Плотная группа охотников расступилась – за ней на земле лежали две окровавленные, топорщившиеся серой шерстью глыбы плоти. Две!

Подошел Ильтар, волоча за собой труп человекоподобного существа; небольшое тело, сухое и поджарое, заросло рыжими волосами, из рассеченного горла хлестала кровь.

– Вот он, колдун… прикончил его в пещере. – Ильтар носком сапога небрежно подтолкнул свою добычу к волчьим останкам. – Волосатый с северных гор! Бывает, они присоединяются к стае. Поэтому волки так и осмелели. Этот, – он кивнул в сторону тела, – командовал. Только как он сюда добрался… Непонятно!

Одинцов поглаживал спину Тростинки; рыдания девушки постепенно затихали. Неистовое возбуждение короткой схватки покидало его, постепенно сменяясь другим, не менее сложным чувством – победитель жаждал получить награду. Груди девушки жгли его кожу через толстую тунику, словно раскаленные уголья. Чтобы отвлечься, он резко спросил, кивнув на труп дикаря:

– Командовал волками? Как?

– Колдун, одно слово! Знает их язык, – нехотя пояснил Ильтар, склонившись над убитым Одинцовым зверем. Когда вождь Батры поднял голову, в глазах его светилось восхищение. – Ты великий воин, Эльс, брат мой… Перерубить пополам горного волка, да еще одним ударом! Если бы я не видел собственными глазами…

Он покачал головой, потом отдал короткий приказ, и юноши направились к волчьим трупам, вытаскивая кинжалы. Одинцов все еще стоял у края пропасти, не решаясь выпустить Тростинку из объятий.

Брат выручил его. Легонько похлопав девушку по плечу, Ильтар с легкой насмешкой произнес:

– Ну, сестрица, приди же в себя… Эльс приподнес тебе отличный подарок – на воротник и на шапку. И даже шкуру уже рассек на две половинки. Взгляни-ка!

Тростинка оторвала лицо от груди Одинцова. В глазах ее не было слез; в них сияли восторг и обещание.

* * *

Вечером, когда семья Ильтара собралась у очага в главном зале, Одинцов напомнил брату обещание рассказать о таинственных Древних. В ответ вождь Батры кивнул в сторону Арьера:

– У отца выйдет лучше… Да и голос у него сильней.

– Желание гостя – закон! Особенно родича, обретенного через столько лет, – усмехнулся старик, отставив кружку с пивом.

– Значит, расскажешь? – с надеждой спросил Одинцов, внезапно почувствовав, как Эльс-хайрит пробуждается в его душе.

– Нет, спою. – Арьер поднялся и шагнул к стене, где на огромной пушистой шкуре неведомого зверя были развешаны музыкальные инструменты и оружие. – Есть вещи этого мира и вещи мира иного, – задумчиво продолжал он, лаская пальцами блестевший полировкой причудливо изогнутый гриф. – Об одном можно говорить, о другом подобает петь.

Скрестив ноги, Арьер снова опустился на подушку у низкого столика, нежно покачивая в руках похожий на девятиструнную гитару инструмент. Голос у него оказался неожиданно молодой, чистый и высокий. Неторопливым речитативом старик начал:

– Ттна летали в небесах в пламени и громе…

– Ттна? – переспросил Одинцов.

– Да. Для нас, хайритов, они Древние, но они называли себя ттна, и сага сохранила это имя. Слушай и не перебивай.

Он запел, и была та песня полна чудес, ибо говорилось в ней о древнем народе, возможно, не относившемся к роду людскому, но во многом подобном людям. Как люди, ттна рождались на свет, взрослели, жили и умирали, но век их был долог, втрое и вчетверо против человеческого; они нуждались в жилищах, но не строили их из камня, дерева и глины, а вырубали в скалах, освещая вечными огнями; они охотно странствовали по земле и по водам, но чаще летали в небесах в больших и малых колесницах, и некоторые из тех колесниц были так велики, что все население Ильтарова града поместилось бы в их чреве. Занятия их были удивительны и непонятны обычным людям; доподлинно известно, что они не охотились, не собирали злаков и плодов земли, не ткали и не пряли, не разводили животных ради шкур и мяса, не делали оружия и, разумеется, не воевали. Может быть, все они были песнопевцами и художниками? Но не сохранилось от них ни звуков речи, ни песен, ни музыки, ни инструментов, чтобы сыграть ее, ни статуй, ни картин. Что не удивительно: картины они рисовали в воздухе, и были те изображения как настоящие видом, а в остальном подобны миражу. Иные же фантомы показывали странное, нечто такое, чего не бывает в мире, или недоступное глазам людей. Но ттна это видели, хоть не были богами.

Так они жили долгие годы в своих горах, жили в счастье и мире, пока с севера, из дремучих лесов, не появились предки хайритов. Предки эти казались скорее похожими на зверей, чем на людей: оборачивали тела свои в шкуры, дрались друг с другом дубинами и каменными топорами, не знали огня и пожирали мясо сырым. Двигались они на юг, спасаясь от ледника, сползавшего с гор у полюса, и было то движение медленным, но непрерывным. На востоке континента предки хайритов дошли до морского берега и обосновались в прибрежных лесах и степях, на западе уткнулись в горы ттна. Были они существами жестокими и ценности жизни, чужой или своей, не понимали. Поэтому, столкнувшись с Древними, так не похожими на них, думали предки лишь об одном: как захватить угодья чужаков, удобные дома-пещеры в скалах и все остальное, что может быть полезным. Затеяли они войну, не думая о том, что ттна могли стереть с лица земли не только их самих, но даже память об их роде-племени. Несомненно, ттна могли бы это сделать, но они не убивали и не мстили и в этом отличались от богов, которые не оставляют без кары любой человеческий проступок. Ттна просто ушли, оставили свою страну захватчикам, удалились в неведомые края – возможно, на Юг, в чертоги Айдена, который тоже не любит смертоубийства и крови. Их земли достались западным хайритам, и были те земли так хороши и благодатны, что вызвали зависть у племен востока. По этой причине и родилась меж ними распря, давняя вражда, которая длится столько веков, сколько пальцев на руках у человека. И будет длиться впредь, ибо Двенадцать Домов Хайры своих владений длинноусым не уступят.