Резко оборвав песню, Арьер отложил инструмент и устало произнес:

– Ну, это уже другая сага и другая история.

С минуту Одинцов сидел молча, переваривая услышанное. Десятки вопросов теснились у него в голове, ибо спетое Арьером, как и все подобные баллады, оставляло изрядный простор для воображения. Может быть, подумалось ему, эти таинственные Древние не были уроженцами планеты? Возможно, миролюбивая высокоразвитая раса ттна явилась из космоса, с какого-то близкого или далекого мира?

Он уже знал, что местная солнечная система включает по крайней мере еще три крупные планеты; чтобы убедиться в этом, было достаточно понаблюдать пару часов за звездным небом. У Одинцова хватало элементарных познаний в астрономии, чтобы заметить три яркие точки, пересекавшие ночной небосклон, и определить их как ближайшие небесные тела. Ближайшие к этому огромному шару, покрытому безбрежными морями, пустынями и степями, горными хребтами и щетиной лесов, названия которого он даже не знал – скорее всего его и не существовало для всей планеты ни у айденитов, ни у обитателей Хайры. Как и прежде, Одинцов думал о мире, в который был заброшен, как об Айдене, что являлось, пожалуй, несправедливостью по отношению к другим народам, населявшим планету, чьи размеры не уступали Земле. Две яркие точки в ночных небесах он обозначил цветами, зеленым и серебристым; третьей, чья окраска постоянно менялась, присвоил имя Мерцающей звезды.

У Айдена было два спутника – серебряный Баст, больше и ярче земной Луны, и маленький быстрый Кром; дневное же светило казалось жарче и чуть краснее Солнца – не желтое, а скорее оранжевое. Год Айдена состоял из десяти тридцатипятидневных месяцев, отсчитываемых по фазам Баста, тогда как Кром совершал один оборот за семнадцать дней. Сутки казались Одинцову несколько дольше земных – примерно на час; таким образом, продолжительнось года в этом мире была почти такой же, как на Земле. Этим и исчерпывались все его познания в местной космогонии.

Раньше он мало беседовал на подобные темы с бар Занкором, предпочитая исподволь разузнавать о более практических вещах – например, о некоторых деталях биографии Рахи. Сейчас Одинцов дал себе слово при случае расспросить целителя об астрономических достижениях айденитов. Раз имперские суда плавают по морям, значит, их капитаны и навигаторы хорошо знакомы со звездным небом… Интересно, подумал он, сохранились ли в империи легенды о Древних? Если они в самом деле явились из космоса, то вряд ли с ближайших к Айдену планет… Скорее всего они межзвездные скитальцы, иначе их посещения и попытки колонизации повторялись бы не раз.

Он поднял глаза на Арьера:

– Когда это случилось, отец мой? Когда Древние ушли из этих гор?

Старик, что-то прикидывая, погладил бороду.

– Пятьдесят поколений назад, Эльс… Да, пятьдесят поколений, больше тысячи зим…

– В небе над Хайрой три яркие звезды, – сказал Одинцов. – Одна зеленая, как степь весной, вторая блестящая, словно лезвие челя, а цвет третьей трудно определить… она будто подмигивает все время. Древние не упоминали о том, что спустились с одной из этих звезд?

– Ты говоришь про Ильм, Астор и Бирот, – вмешался Ильтар, – но в небе есть и другие звезды, которые движутся быстро и меняют свой путь в зависимости от времени года. – Одинцов кивнул, сообразив, что планетная семья местного солнца весьма обширна. – Нет, ттна никогда не говорили, что пришли с этих близких миров… Но их колесницы летали высоко, даже в чудовищной черной бездне, которая лежит дальше неба.

Одинцов невольно затаил дыхание. Близкие миры! Неужели его хозяева – в сущности, полукочевники, обитающие зимой в пещерах, – представляют, что планеты отличаются от неподвижных звезд? Его так и подмывало выяснить это. Но что мог знать об этом Рахи? Не покажутся ли его вопросы странными? Поколебавшись, Одинцов решил не рисковать.

– Сага, которую спел отец, не совсем точна, – продолжал между тем Ильтар, задумчиво наблюдая за плясавшими в очаге языками пламени. – Из рассказов более прозаических и более достоверных, чем легенды, мы знаем кое-что еще о тех временах… – Арьер кашлянул, и вождь Батры, подняв взгляд на старика, чуть заметно усмехнулся. Одинцов понял, что присутствует при каком-то молчаливом споре, который отец с сыном вели, возможно, годами. – Да, знаем… Ведь эти ттна ушли не сразу и жили рядом с нашими воинственными предками два поколения, лет пятьдесят… Временами набеги прекращались и устанавливалось что-то вроде перемирия, Древние открывали проходы в скалах, встречались с людьми… даже торговали с ними и делились знаниями… Другое дело, что это ни к чему не привело! – Ильтар поднял кружку, в два глотка осушил ее и хмыкнул. – Человек коварен! – заключил он. – А ттна не ведали ни коварства, ни злобы, ни тяги к убийству. А потому были обречены на смерть или изгнание! Так что, брат, теперь мы, потомки тех древних бойцов, живем в уютных пещерах Древних. – Ильтар широким жестом обвел просторный зал.

Одинцов кивнул и в свою очередь приложился к кружке. Пиво, как всегда, было отменным. Он думал о том, что вряд ли Древние, которых изгнали хайриты, были гуманоидами. Кто же из людей – или пусть даже человекоподобных существ – не знаком с ложью, коварством и жестокостью? Такого, при всем своем жизненном опыте, он вообразить не мог. Человек грешен и отягощен пороками, что, в сущности, не так уж и плохо, ибо почти из всех своих слабостей он умеет извлекать наслаждение, как духовное, так и телесное. Одинцов усмехнулся. Любопытно бы выяснить, как обстояли дела у ттна, скажем, с телесными радостями…

– Как они выглядели, эти Древние? – Он вскинул глаза на Арьера, решив начать издалека. – Может быть, есть какие-то статуи или зарисовки?

– Изображений не сохранилось, так как их искусство было совсем другим, не таким, как у нас, – задумчиво произнес старик. – Я уже говорил, они рисовали картины в воздухе, и их, наверно, развеяло ветром. Но я могу показать тебе кое-что… одну удивительную вещь…

Он протянул руку и достал из стенной ниши рядом со столом небольшую вазу. Вероятно, этот предмет был искусственным артефактом, а не творением природы, хотя вначале Одинцов принял его за вытянутую округлой спиралью раковину, верхушку которой венчали тонкие, изящно изогнутые шипы. Перламутровый блеск основания постепенно переходил в бледно-золотые тона, которые ближе к горлышку начинали отливать оранжевым; шипы переливались всеми оттенками красного, их кончики угрожающе пламенели пурпуром. Изумительная вещь! Несомненно, решил Одинцов, творение великого мастера, гениального скульптора Древних.

– Вот то, что осталось от них, среди прочих немногих вещей, – с торжественной ноткой в голосе произнес Арьер. – Погляди-ка!

Он поднял вазу за витое горлышко и вдруг с силой швырнул ее о камни очага. Одинцов, невольно прижмурив глаза, едва сдержал горестный вскрик. Однако, против ожидания, раковина не разлетелась на тысячи блестящих осколков; несокрушимая и нетленная, она по-прежнему сияла мягким перламутром среди закопченных камней.

Старый певец поднял ее и протянул гостю.

– Ильтар подарил тебе чель и скакуна, сын мой, – сказал он, – а я дарю это. – Он сделал паузу, потом тихо добавил: – Говорят, такие вещи приносят счастье… Не знаю, не могу утверждать… Но они, без сомнения, радуют глаз и веселят сердце.