— Так точно.

— С вами говорит Джек Берман, — гудит низкий голос без каких-либо ноток юмора. — Моя жена рассказала мне, что сегодня случилось у вас на конюшне. Хочу уведомить вас, что мы немедленно заберем от вас лошадей, как только найдем для них новое место.

— Мистер Берман…

— Доктор Берман!

— Доктор Берман, я хочу принести извинения за происшествие с вашей супругой. Поймите, у меня дочь-подросток, у нее случилось ужасное переживание, и от волнения я неподобающим образом обошлась с вашей уважаемой женой. Я вела себя безобразно, так что, повторяю, примите мои искренние извинения. Могу ли я надеяться, что вы дадите нам возможность загладить случившееся?

— Ни под каким видом!

— И я ничего не могу по этому поводу предпринять?

— Вы уже предприняли все, что от вас зависело!

У меня начинает болеть голова.

— В таком случае, надеясь, впрочем, что вы еще измените свое мнение, согласно контракту, вы должны предоставить нам письменное уведомление не менее чем за шестьдесят дней до того, как…

— За исключением случая несоблюдения контракта.

— Но я не допускала несоблюдения…

— Словесное оскорбление есть частный случай такого нарушения. Послушайте, леди, кто вы там есть! Мы ведь не просто так поставили к вам своих лошадей. Нам нравилось, как ведутся дела на этой конюшне. И вот без видимых причин меняется сперва тренер, потом менеджер, потом мы вдруг не можем пользоваться оборудованием, а персонал начинает нас оскорблять!

— Мистер… то есть доктор Берман… Мой отец — прежний тренер — тяжело заболел, так что ему пришлось оставить занятия. Мать взяла отпуск по уходу за ним. Вот чем были вызваны перемены. Менеджер теперь я, и я уверена, что мое ведение дел полностью удовлетворит ваши высокие требования. Верно, я не должна была в таком тоне разговаривать с вашей супругой. Мне нет прощения, я не надеюсь на него, но я попросту сорвалась. Я хотела бы как-то загладить свою вину перед ней. Если бы вы дали мне шанс…

— Не думаю, что это возможно, — отвечает он голосом, выражающим полную непреклонность.

Я не в силах этого понять. Выслушать все то, что я сейчас ему излагала, — и не посочувствовать?

Мне остается только вздохнуть.

— В таком случае не рассмотрите ли вы возможность задержаться у нас хотя бы до конца августа? Если вы заберете лошадей прямо в этом месяце, у меня всего три недели, чтобы найти новых постояльцев для пяти денников…

— А вот это, милочка, уже ваша проблема.

Вот так-то. Одна случайная фраза — и доброй трети наших клиентов как не бывало.

* * *

На следующее же утро к нам въезжает большой, на восемь голов, коневоз — сплошь красная краска и сверкающий хром. Я еще в постели, мне снится что-то приятное, связанное с Дэном. Рев мотора заставляет меня разом проснуться и отдернуть занавески. Заметив проезжающий мимо дома коневоз, я тотчас поняла, что происходит.

Я натягиваю футболку и шорты и слетаю вниз по лестнице, прыгая через ступеньку. Всовываю ноги в мамины галоши для работы в саду и неуклюже бегу через двор.

Гарра сходит с ума, он мотает головой и заполошно носится вдоль забора своего выгула. Добравшись до конца, он всякий раз поворачивает так резко, что облако пыли окутывает его. С того самого дня, как его сюда привезли, я не видела, чтобы он так бесился.

— Я могу вам помочь? — говорю я, обращаясь к мужчинам, стоящим возле кабины.

Оба во все глаза смотрят на Гарру.

Тот, что повыше, оборачивается ко мне.

— Доброе утро, — говорит он.

Притрагивается к своей кепке и идет мне навстречу, протягивая листок бумаги.

— Мы тут кое-каких лошадок забрать…

Я выхватываю листок и вчитываюсь в него.

— Все в порядке? — спрашивает мужчина.

Я возвращаю ему бумажку и расстроенно киваю. Боже, как мне плохо!

В отчаянии я бреду к забору. Гарра галопом носится вдоль дальней стороны изгороди. Он весь в мыле, голова задрана, уши прижаты. Возле угла он вдруг останавливается в каких-то дюймах от стенки. Потом разворачивается и уносится в противоположную сторону.

Вскоре я слышу, как скрипит под копытами гравий. Я смотрю, как выходят из конюшни Сэм-Ай-Эм, Хелло-Стрэнджер, Мэд-Макс, Ариель и Маггинс — великолепные, дорогостоящие животные. Их по одному ведут к коневозу и грузят внутрь. Потом работники запирают дверь, снова подносят ладони к кепкам — и грузовик отбывает.

Я безнадежно провожаю глазами удаляющийся коневоз… Вот он пробирается по подъездной дорожке, останавливается у выезда — и, натужно ревя мотором, сворачивает направо. Еще миг, и он скрывается за густой зеленью кленов.

Он увез с собой четыре с половиной тысячи долларов ежемесячного дохода, это еще без учета оплаты занятий, причитающейся Жану Клоду. То есть впору хоть удавиться.

— Что тут такое? — слышу я за спиной голос Жана Клода.

Легок на помине! Он тоже только что из постели, на щеке отпечатался шов от наволочки, длинные волосы, не связанные в привычный хвост, рассыпались по плечам.

Мне стыдно посвящать его во все подробности, и я просто говорю:

— Берманы лошадей забрали…

— Джессика, что ли?

— Ну да, Джессика.

Он непонимающе глядит на меня, и я повторяю:

— Уехали. Лошадей забрали.

— Что?..

Приходится объяснить:

— Вчера я ей нахамила, и они решили поискать другую конюшню.

— Вот проклятье, — говорит он.

И смотрит, подбоченясь, туда, где только что скрылся коневоз.

— Ну так сохрани хоть задаток…

Ну конечно! Я совсем забыла о нем! Я чуть не плачу от облегчения.

Кажется, у меня вырвался какой-то звук, потому что Жан Клод обеспокоенно смотрит на меня:

— С тобой все хорошо?

— В общем, да, — говорю я, хотя сама не слишком в это верю.

Задаток поможет нам продержаться весь следующий месяц, спасибо и на том, но дурные предчувствия не покидают меня. Если эти денники не начнут приносить доход, нам точно крышка.

— Новых владельцев найдем, — точно подслушав мои мысли, произносит Жан Клод.

— Целых пять денников! — восклицаю я горестно.

— Ничего, — говорит он. — У меня есть ученики, а у них есть друзья. Значит, будут и лошади.

И он направляется обратно в конюшню.

— Жан Клод, — поспешно окликаю я.

Мне не хочется, чтобы он уходил.

— Да?

— Ева будет помогать на конюшне до конца лета.