Ему нравились черты лица той девушки, прямой носик, копна светлых, как дневное облако, волос, худенькая, невысокая фигурка. Ему казалось тогда, что в ней было все, что является неотъемлемой привилегией жизнерадостной, гордой юной красавицы.

Однажды она пришла с книгой. «Посмотри, Констанцы, — сказала она. — Ты ведь знаешь больше меня. Стоит ли читать?» Он тогда глянул на книгу: «Р. Chmielewski, Adam Mickiewicz, 1902 rok, Warszawa[16]. «Почитай, это интересная книга, — сказал он ей. — Но она написана взрослым языком, боюсь, что ты не все поймешь». «Ты думаешь, что я маленькая, — капризно проговорила она. — Я все равно буду читать». «Ну, зачем же обижаться, Зосенька, читай себе, читай», — он тогда не сводил с нее глаз.

Когда он твердо решил уйти в армию, она отговаривала его, но он был непреклонен. Накануне они сидели поздно вечером на скамейке у дома в яблоневом саду. Они тогда готовы были к юношеской любви, как розы к весеннему цветению, но стеснялись об этом друг другу сказать.

Рокоссовский грустно улыбнулся и подумал: «Где ты теперь, Зосенька? Жива ли ты, вышла ли замуж, есть ли у тебя дети?»

Рокоссовский так забылся в воспоминаниях, что от резкого стука в дверь он невольно вздрогнул. Звякнул замок, открылась дверь. Тюремщик рявкнул:

— Проверка!

— У нас все в порядке, — поднялся он.

— Хорошо, так и доложим!

2

На следующий день после обеда загремели засовы и открылась дверь камеры. Рядом с дежурным тюремщиком стояли два конвоира и за ними еще какой-то начальник, который вышел вперед и сказал:

— Рокоссовский Константин Константинович?

— Да.

— На выход, к следователю.

Через несколько минут он сидел в кабинете перед аккуратно одетым мужчиной, лет тридцати, с тонким крючковатым носом, массивным лицом. Его слегка прищуренные, неопределенного цвета глаза с любопытством изучали арестанта.

Кабинет был мрачным, тяжелым. Огромный однотумбовый стол, сейф, легкий чернильный прибор, будто хозяин стола боялся, что его могут использовать для нападения, одно кресло, на котором сидел следователь, и один, как и в камере, привинченный к полу стул. Судя по всему, дневной свет в этом кабинете не уважали: окна были завешены стального цвета шторами. Над головой следователя в рамке из темного багета висел портрет Сталина. Он был изображен сидящим в фуражке военного покроя, в шинели, во рту держал рукой трубку и, наклонившись вправо, словно просвечивал насквозь сидящего на стуле. Казалось, его взгляд спрашивал: не могу понять тебя, Рокоссовский, что ты за птица?

Следователь, слегка шевеля красными губами, взял пухлую папку из высокой стопки, лежащей справа, и углубился в чтение. Затем он поправил густые волосы, ниспадающие на высокий лоб, отложил в сторону ручку.

— Ну, что ж, Константин Константинович, я думаю, мы можем начать?

— Начинайте, это ваше право.

— Как вы понимаете, я следователь НКВД. Меня зовут Никита Иванович Кавун.

— Очень приятно, — слегка улыбнулся Рокоссовский.

— А теперь скажите, пожалуйста, как и при каких обстоятельствах поляк, уроженец Вильно, Адольф Казимирович Юшкевич, резидент польской разведки, смог завербовать вас и заставил работать в пользу враждебного нам государства, — сказал Кавун и, слегка наклонившись к столу, не глядя на бумагу, сделал какие-то пометки. Возможно, только известным ему способом он фиксировал реакцию подследственного на это тяжелое обвинение.

— Это неправда, — сказал, покраснев, Рокоссовский. Он глянул добрыми глазами на следователя. — Никита Иванович, это чистейший вымысел.

— Это вы говорите! — с чувством собственного превосходства воскликнул Кавун. — А мы располагаем неоспоримыми фактами, что он завербовал вас в 1916 году еще в Каргопольском полку, будучи унтер-офицером пятого эскадрона. И, чтобы поглубже внедриться в Страну Советов, правдами и неправдами пролез в командиры полка, в котором вы тоже служили и ходили у него в лучших друзьях.

— Значит, по-вашему, Юшкевич с целью шпионажа в пользу польской разведки проливал кровь за революцию? — спросил у следователя Рокоссовский. — После тяжелого ранения сбежал из госпиталя, чтобы продолжать бить Колчака, Врангеля. Выходит, так, согласно вашей версии?

— Это тоже один из приемов матерых разведчиков, — продолжал гнуть свою линию следователь. — Быть всегда на виду, проявлять рвение в службе.

— Воевать за Советскую власть и безоглядно отдавать жизнь за ее идеалы — это вы называете приемом?

— Тут выбирать не приходится: или пан, или пропал.

Рокоссовский с недоверием посмотрел на следователя и с обидой в голосе произнес:

— Я должен вас разочаровать: ваши доказательства шиты белыми нитками.

— Откуда у вас такая уверенность?

— Мне доподлинно известно, что Юшкевич, командуя полком в дивизии Блюхера, геройски погиб в борьбе с Врангелем. Это случилось 28 октября 1920 года под Перекопом.

— Полноте, — скептически заметил Кавун. — Сведений о его гибели нет, свидетелей тоже. Мы располагаем проверенными данными, что Юшкевич нелегальным путем ушел в Польшу в районе Радошкович под Минском, когда вы командовали Самарской дивизией. И вы знаете, почему он выбрал этот участок границы.

— Вы намекаете на то, что я помог ему уйти? — повысил голос Рокоссовский.

— Вы угадали, — улыбнулся следователь. — И спорите вы из чистого упрямства.

Кавун перелистал страницу дела и, внимательно взглянув на подследственного, углубился в чтение.

Молчание тяготило Рокоссовского. Ему захотелось закурить, но он не стал спрашивать разрешения у Кавуна: посчитал это унизительным.

— Жаль, я ждал от вас другого поведения, — нарушил молчание Кавун, поглядывая на свои заметки. — Что вы были завербованы Юшкевичем, вы категорически отрицаете?

— Да, категорически отрицаю.

— Тогда расскажите, как вы помогали своему другу нелегально перейти границу, — спокойно сказал следователь. — Кстати, начальника пограничного отряда Ковалева Владимира Игнатьевича вы хорошо знали?

— Да, его участок границы входил в направление, которое прикрывала Самарская дивизия. Мы с ним были в хороших дружеских отношениях.

— Так вот, Ковалев дал нам показания, как вы с его помощью переправляли через границу Юшкевича, — проговорил Кавун. Он достал из дела лист бумаги и протянул Рокоссовскому: — Можете ознакомиться.

Рокоссовский, прочитав документ, изменился в лице. Он молча вернул его следователю.

— Ну, что вы теперь скажете? — спросил следователь с торжеством в голосе.

— Если у вас мертвые ходят через границу… — голос у Рокоссовского погас, у него вертелось на языке грубое слово, но он не стал его произносить.