Я все еще пою, но голос упал до шепота. Уж очень я устала. Трусь щекой о мягкое полотно его рубашки; мне хочется, чтобы это была подушка. Он прижимает меня к себе теснее.

Наконец-то, наконец-то я вне опасности.

Лозы. Первое, что я вижу, проснувшись, – лозы. Они лезут через забор и спускаются по стенкам, их контуры не вполне отчетливы в полумраке помещения. Я хмурюсь: в моей комнате у Блэквелла лозы не растут. Промаргиваюсь, еще раз – и на меня лавиной обрушивается воспоминание: Веда. Пророчество. Испытание, сырая земля, тьма.

Делаю глубокий вдох и отшвыриваю воспоминания, насколько это мне удается. Не вполне удачно: они всегда со мной, таятся в уголке сознания, как кошка в темноте, выжидая момент для прыжка.

Калеб велел бы подумать о чем-нибудь приятном, вспомнить хорошее. Но у меня все воспоминания о нем. И в эти минуты мысли о нем ничего приятного не сулят.

И наводят на мысли о Блэквелле. О его решимости меня найти, о том, что пустил по моему следу Калеба. О том, что я не знаю, что произойдет, если меня найдут.

Николас, похоже, не меньше моего удивлен, что Калеб нас нашел. Но как бы там ни было, а это еще одно доказательство, что ему нужна моя помощь. А мне – его. Одна, безоружная, без возможности покинуть страну, я точно попадусь. Один раз я сбежала от костра – вряд ли мне повезет снова.

Что-то шуршит возле ног, и я понимаю, что Джордж, наверное, здесь. Снова. Но на сей раз я не против: возможно, поможет уговорить Николаса позволить мне остаться.

Сбросив одеяло, я резко сажусь, на кончике языка уже вертится убедительный аргумент «за». Но это не Джордж. На стуле в изножье кровати сидит Джон и крепко спит. Голову с подложенной под нее рукой он уронил поперек матраса, пальцы сжимаются и разжимаются, теребя одеяло, будто пытаются что-то схватить. Вот этот шорох я и слышала. Рядом с его рукой – раскрытая книга, страницами вниз. Что он тут делает?

Ну конечно же!

Это вовсе не стражник меня нес, а Джон. У меня екает сердце, когда я соображаю, что это у него на руках я свернулась в клубок. Чувствовала запах его рубашки, в его плечо ткнулась головой, а потом заснула. Это он, значит, принес меня сюда и по какой-то причине решил остаться. Зачем? После всех разговоров Николаса об исходящей от меня опасности зачем бы он позволил своему знахарю – или Питер своему сыну – оставаться со мной в одной комнате? Наедине.

Вылезаю из кровати – Джон даже не шевельнулся – и иду к окну, отдергиваю занавеску. Уже почти утро, солнце разбросало поперек горизонта розовые и сливочные мазки. Я думаю, не решил ли Николас отложить вопрос обо мне на сегодня, но это все равно не объясняет присутствие Джона. Или почему он дал мне провести ночь в теплой комнате и уютной постели, вместо того чтобы связать, бросить в погреб и велеть Гастингсу попытать меня как следует. Я бы именно так и поступила.

Разве что Николас им про меня не сказал. Разве что, увидев Калеба и охотников, ищущих меня, изменил свое мнение. Понял, что если он умрет, Блэквелл возьмется за его соратников. И единственный способ это предотвратить – нанять меня для поиска этой чертовой скрижали.

Может быть, моя судьба еще не предрешена?

Отворачиваюсь от окна и направляюсь к двери. Мне не терпится найти Николаса и начать строить планы.

И останавливаюсь.

Даже если я нужна Николасу, чтобы найти скрижаль, слишком уж сговорчивой мне быть не подобает. Мне от него тоже кое-что нужно, и продаваться задешево я не желаю. Ночные события показали, что сбежать от Блэквелла будет труднее, чем я думала. Недостаточно просто уйти в изгнание. Придется постоянно двигаться, опережая его хотя бы на шаг. Ни остановиться, ни отдохнуть не получится – если я хочу жить.

У нас обоих жизнь поставлена на карту, только вот Николас куда охотнее меня готов ею пожертвовать.

Заползаю обратно в кровать, стараясь не разбудить Джона. Он все еще спит здоровым сном, растянувшись поперек матраса. Должно быть, целительство его измотало; не знаю. В любом случае он слишком молодо выглядит для знахаря. Похоже, что ему около девятнадцати, хотя очень уж у него мальчишеский вид. Возможно, это потому, что он всегда такой помятый. Вот как сейчас – белая рубашка вся в складках, слишком сильно расстегнута сверху, рукава закатаны выше локтей. И до сих пор не нашел времени, чтобы побриться. И волосы растрепаны. Совершенно неукрощенные, мягкие темные кудри торчат отовсюду, падают на лоб, лезут в глаза. Уже полгода, похоже, как он постричься забывает.

Калебу тоже всегда приходилось напоминать, чтобы постригся. Не знаю я, почему так выходит, но если поблизости нет девушки, чтобы вовремя напомнить, парни начисто забывают даже простейшие вещи. Например, постричься. Или побриться. Или, черт бы их побрал, переодеться в чистое. Я так понимаю, что у Джона нет никого, кто мог бы напомнить ему об этом.

Во сне он скользит рукой по матрасу, и я замечаю на внутренней стороне предплечья татуировку. Черный круг примерно два дюйма в поперечнике, а внутри крест: солнечное колесо. Круг изображает жизнь, крест – триумф ее над смертью. Я кончиком пальца прослеживаю контуры татуировки на простыне. Смотрю, как линии впечатываются в нее, потом исчезают. Провожу снова и снова. Потом перехожу к контурам лоз на потолке. У них листья в форме сердечек, петли стеблей вьются и стелются по стене. Я так ими поглощена, что, когда палец Джона касается моего, ахаю от неожиданности. Не заметила, как он проснулся.

– Привет! – смотрит он на меня полуоткрытым глазом.

– Привет.

– Как ты? – спрашивает спокойный низкий голос. Я пожимаю плечами:

– Отлично.

Он моргает, но не отводит взгляд. Наверное, желает объяснений, что случилось ночью. Почему я так глупо свалилась, почему меня пришлось нести… от последней мысли щеки сразу горят.

– Не люблю замкнутых пространств, – говорю я наконец. – Детские переживания.

В любом случае это правда.

Он приподнимается на локте.

– Можно не объяснять. Я просто проверял, как ты.

– Ну хорошо, – говорю я. – Спасибо, что принес меня. И… извини, наверное.

Снова наклоняю голову – скрыть пылающее лицо.

– В извинениях тоже нужды нет. Не каждый день удается нести девушку через пятьдесят миль подземных ходов.

Голос у него серьезный. Но когда я поднимаю глаза, вижу, что он улыбается.

– Не может быть, чтобы настолько далеко.

– Может. Да ты к тому же еще и тяжелая, – продолжает он. – Сама знаешь. Как мешок с перьями.

Я мотаю головой, но чувствую, как начинаю улыбаться. Джон выпрямляется на стуле, приглаживает волосы пятерней.

– Это мне бы следовало извиниться, – говорит он. – Я не собирался тут оставаться, тем более на всю ночь. Ждал, пока вернется Джордж, начал читать книжку и, – он показывает рукой на книгу, – заснул.