использованный презерватив. А сюда с банкирской дочкой явился. Вон, смотри, со Светкой Пономаревой. Тем более, что дочка — единственная.

Знаю, что не нужно поворачиваться в ту сторону, куда указывает Кирилл. Но это происходит само собой. И этот миг застывает как фотография. Смеющийся Платон под руку с весело улыбающейся блондинкой. Теперь уже мои глаза жадно разглядывают его. И нет уже ни темных кругов под глазами, ни осунувшегося лица, ни напряженного взгляда. У человека, который лавирует между столами, всё хорошо.

А у меня — нет. Но я вовремя вспоминаю, как выглядел несколько минут назад Кирилл, разглядывая чужую жену. Я так выглядеть не буду. И пусть сейчас во мне в смертельной агонии корчится какая-то моя часть, которую эти двое не добили раньше. Никто из них об этом не узнает. Я не позволю.

Я скольжу ничуть не изменившимся взглядом по Платону и его спутнице. Никто не знает, чего мне это стоит. Потом, не торопясь, возвращаю свое внимание Кириллу.

Хотя делаю это зря. Если бы я еще чуть задержалась, наблюдая парочку, то бы увидела, что у Платона, едва заметившего меня и Гордеева вместе за одним столом, вмиг слетела улыбка. И мне бы стало чуточку легче. Но я отвернулась раньше.

— Слушай, использованная женская гигиеническая прокладка, если ты не хочешь сидеть с какой-нибудь тарелкой, надетой на голову, среди людей, с которыми ведешь дела, советую тебе отправиться за свой столик. И не подходить ко мне.

Наверное, он все-таки хорошо меня знает, потому что, не проронив ни слова, уходит.

А я остаюсь гореть в костре собственной ревности, захлебываясь картинками сплетающихся тел Платона и этой белобрысой швабры. Полностью осознавая для себя ответ на вопрос, люблю ли я Платона.

Еленка

За стол возвращаются Сергей и мама. Я стараюсь сдерживаться, но, судя по тому, что мама несколько раз уже посмотрела на меня, получается плохо.

— Я на минуту, — говорю им и ухожу в туалет.

Там делаю дыхательную гимнастику, стараясь взять себя в руки. Ну, подумаешь, он — с другой. Я же не рассчитывала, что значу для него что-то. И он — не монах. У него будет вторая, третья, чёрт его знает, какая ещё по счету. Когда-нибудь, он даже женится. Но явно не на мне. Это всё будет.

Что ж так больно-то?!

Долго мою руки, меня успокаивает шум воды. Но вечно сидеть здесь не будешь. Я ушла в дальнюю туалетную комнату, чтобы дольше побыть одной. И теперь возвращаюсь по длинному коридору, на стенах которого вперемешку развешаны зеркала и картины. Останавливаюсь перед одним из зеркал почти на повороте к банкетному залу. Долго разглядываю себя, не в силах понять, чем же не угодила Хромову. Ведь красивая.

Уже собираюсь пойти дальше, как за спиной вырастает мужская фигура. Я не слышала, как он подошел, слишком занятая поиском своих недостатков.

Вот сейчас он не улыбается. Смотрит, не отрываясь в мои глаза, что отражаются в зеркальной поверхности. Плечи напряжены, челюсти сжаты, взгляд давящий.

Я тоже смотрю. И тоже — в его глаза в этом печальном зазеркалье. Меня окутывает запах его туалетной воды. И его запах, который я слишком хорошо помню. До одури хочется откинуться назад и опереться спиной ему на грудь. Почувствовать жар его тела. И эрекцию. Которая, наверняка, есть. Это выдает его участившееся дыхание и полубезумный блеск глаз.

Я так по нему соскучилась.

Но нельзя… Я не нужна ему.

Платон поднимает руку и замирает. Мне кажется, я чувствую кожей оголенного плеча тепло его пальцев. Так хочется, чтобы дотронулся. Не просить же?

Так мы и стоим. Рассматривая друг друга в зеркале. Он не дотрагивается. Я не смею обернуться и посмотреть ему в лицо.

Он наклоняется к моей шее, опаляя кожу горячим дыханием. Меня же словно парализует. Хорошо, что не поворачиваюсь. Я б не выдержала.

По коридору раздаются шаги и мужские голоса. Платон медленно выпрямляется и, словно заставляя себя, уходит. А я остаюсь стоять у зеркала еще несколько долгих мгновений.

Отмерев, вижу Дзагоева с незнакомым мне молодым человеком лет двадцати пяти восточной наружности. Самир смотрит вслед удаляющемуся Платону. Только этого моралиста мне сегодня не хватало!

Но ускориться и шагать быстрее мимо него мне мешает упрямство. Это будет слишком похоже на бегство. Так что фиг ему.

— Лена, здравствуй! — не дает пройти мимо Самир.

Честно, после сцены в моей квартире я бы прошла, минуя Дзагоева и его спутника и даже не поздоровалась.

Теперь же игнорировать его у меня нет особых причин.

— Добрый вечер, господа! — отвечаю я и все равно пытаюсь улизнуть, не давая себе труда быть вежливой.

Однако, не тут-то было.

— Лена, постой, — останавливает меня мужчина.

Да что ему надо?

Он не собирается делать из этого секрет, буквально огорошив меня:

— Мигран целый вечер хотел с тобой познакомиться, — Дзагоев указывает на своего спутника.

— Кто? — переспрашиваю я.

Парень решает взять дело в свои руки.

— Меня зовут Мигран Тахаев. Я Вами совершенно очарован. И практически заставил Самира подойти к Вам.

Ну, правильно, Дзагоев еще не выжил из ума и помнит полуголого Платона у меня дома. Такая, как я — не пара этому гордому горному орлу.

— Простите, имя не расслышала — Вы сказали — Мигрант? — переспрашиваю я, не удержавшись от мелкой пакости.

Самир хмурится. А вот Тахаев — нет. Он хохочет, да так искренне, что мне становится стыдно за свою грубость.

— А Самир предупреждал, что Вы — колючка. Но очень красивая.

Видимо, про Платона Дзагоев ему не рассказывал.

— Я вижу, Вы поладили, — с этими словами Самир сливается, оставив мне этот восточный подарок. Который, к моему сильному удивлению, оказывается весьма воспитанным и дружелюбным.

Но что мне с ним делать? Парень сыпет шутками, ведет себя так, как будто мы тысячу лет знакомы. И вести его за стол к Давлатову, который сожрет его как ягненка, мне жалко. Да и тяжесть в груди от беззаботной улыбки уменьшается.

Мигран предлагает мне прогуляться в зимний сад, который здесь есть. И мы, забрав верхнюю одежду, долго там гуляем, любуясь заснеженными дерявьями, оплетенными разноцветными гирляндами, и ледяными скульптурами.

Я слушаю его и невольно вспоминаю себя — такую же беззаботную. До того как вляпалась в несчастье под именем " Платон Хромов". Слушая Тахаева, всей душой хочу снова стать такой. Только не знаю, смогу ли.

Единственный неловкий момент возникает, когда Мигран решает спросить:

— Кто это был, тот парень?

Я понимаю, что он спрашивает про Платона, но