Я терял сознание еще несколько раз, а приходя в себя, видел, как «пациенток» забирал человек, носивший маски различных животных, а потом привозил их обратно, и у них при этом убавлялось конечностей. Два раза наставал и мой черед — так я лишился сначала обеих рук, затем — ушей, носа, языка, голосовых связок и, напоследок, половых органов. Мне хотелось визжать от боли, но я не мог издать ни звука.

Когда ампутировать мне было больше нечего, меня перевели в громадный зал — судя по всему, это была заброшенная церковь. По ее стенам было развешано нечто вроде коконов, в которых угадывались очертания тел людей с ампутированными конечностями. Всего я их насчитал около десятка. Из коконов выходили шланги — что-то типа примитивной системы жизнеобеспечения. Через них коконы дышали и справляли естественные потребности. Время от времени человек в звериной маске обходил помещение по кругу, кормил и поил своих подопытных сквозь эти трубки, вливая туда какой-то питательный бульон. Также он внимательно осматривал каждый кокон и подолгу припадал к нему ухом, по-видимому, проверяя состояние находившегося в нем тела. Казалось, он любовался экспонатами своей жуткой коллекции.

Меня он также подвесил вверх ногами, то есть — тем, что от них осталось. Вися вниз головой, я смог разглядеть, что посреди оскверненного храма возвышался алтарь, который звероликий превратил в омерзительный жертвенник. Он был покрыт засохшей кровью, каловыми массами и клочьями волос. Я сразу понял, что здесь принял мучительную смерть не один из обитателей этого места. Вскоре мои подозрения подтвердились. Однажды нелюдь разрезал ножом оболочку одного кокона, сделанную, по-видимому, из целлофана, и извлек из нее обрубок человека. Я рассмотрел, что это была женщина, хотя груди ее были ампутированы, а на их место пришиты два мужских половых органа, очевидно, позаимствованных у кого-то из обитателей других коконов. Человек в звериной маске вскрыл живот женщины кривым ножом, вытянул оттуда кишки и приколотил их гвоздем к алтарю. Затем он взял изуродованное тело и двинулся вокруг жертвенника в направлении против солнца[21], исполняя странный танец. Кишки при этом наматывались на алтарь. Крик рвался наружу из моей груди, но я по-прежнему не мог издать ни звука.

Затем с другой своей жертвы нелюдь живьем, словно чулок, содрал кожу. Он натянул ее на себя и принялся в таком наряде совокупляться с трепещущим от боли куском оголенного мяса.

Все жертвы выродка извивались от боли, но делали это совершенно безмолвно, из чего я заключил, что они, подобно мне, были лишены голосового аппарата в результате специальной операции. Я закрыл глаза, чтобы не видеть, что произошло дальше, поэтому не знаю, что звероликий проделал с другими своими жертвами. Я опасался за свой рассудок более, чем за жизнь. Сильнее всего я хотел немедленно умереть — лишь бы больше не видеть этой оскверненной церквушки, превращенной в храм Сатаны. В этот момент я даже поверил в Бога и взмолился ему, чтоб он избавил меня от страданий.

Не знаю, была ли услышана моя молитва, но вскоре дошла очередь и до меня. Я уже давно приготовился к смерти и молился лишь об одном — чтобы она была быстрой. Однако это, как оказалось, не входило в планы моего мучителя. Он распорол мой кокон своим страшным кривым ножом. При этом я попытался его укусить, но получил лишь сильный удар по зубам. Затем живодер, на котором была на этот раз маска тигра, извлек откуда-то шприц с длиннющей иглой и всадил мне в бок. Больше я ничего не помню. Очнувшись в очередной раз, я увидел тебя, Артем, и очень обрадовался, подумав, что я уже на том свете…»

Казарина будто током по бубенцам ударило. Он вынырнул из состояния немой оторопи, словно утопающий из ледяного омута, и уставился на подполковника. А с ним явно творилось что-то не то. Стрижак немо захватывал воздух ртом, как выброшенная на берег рыбина, и также по-рыбьи пучил глаза. Вдруг из-под глазных яблок хлынули темные ручейки крови, оставив на впалых щеках умирающего две широкие полосы. Вслед за этим будто прорвало кровавую плотину: юшка брызнула сквозь бинты на месте ушей и носа, красное пятно проступило на одеяле в районе таза умирающего. Густые струйки повисли с края кровати. Еще прежде, чем первая из них коснулась пола, Стрижак был мертв.

— А знаете, Артем, как я с ним познакомилась? — вдруг нарушила молчание и стук падающих на пол капель вдова умершего. — Он встретил меня в районной поликлинике — и в тот же день без разговоров увез в Анапу Как же мне потом влетело за прогул!..

Щеки молодой женщины глянцево блестели от слез.

— Стояло ослепительно солнечное лето, и билетов в кассе не было ни для кого — даже для Стрижака, — продолжила она. — И тогда мы пробрались в поезд зайцами. Помогли проводники. На наше счастье, это были не обычные тетки-проводницы, а молодые ребята-студенты. Стрижак всю дорогу шутил с ними, не умолкая, так, что мы животики надрывали. Дошутился до того, что вообще не мог говорить: сорвал голос. И мы разговаривали с ним глазами. Совсем как тут, в больнице… Вы знаете, Артем, как это — когда даже не можешь взять умирающего мужа за руку?!

Вдова сдавленно зарыдала. И словно сработал спусковой механизм. Карлик, про которого все забыли, вдруг истошно завыл и принялся стаскивать с себя одежду. Оказавшись в чем мать родила, он опустился на колени перед ложем умершего, собрал в пястку натекшую на линолеум кровь и стал обмазывать ею свое дряблое, как у больного младенца, тело. Казарин и вдова Стрижака наблюдали за его действиями, не в силах преодолеть чудовищного ступора. Закончив натирать себя кровью, уродец забрался на кровать умершего и, присев на корточки прямо на трупе, обмакнул ручонку в кровь, которой было довольно на белье и одеяле. Затем лилипут начал что-то писать на стене.

13.1

13.4

13.7

13.8

Артем в изумлении взирал на начертанные кровью Стрижака цифры. А кровавый лилипут тем временем оседлал искалеченный труп милиционера и вырвал у него пальцами гортань с чудовищной силой, какой иногда обладают карлики. Потом натянул ее на свой огромный, как у осла, орган, словно презерватив, и начал совокупляться с мертвым телом.

Казарин поднялся со стула и, даже не посмотрев в сторону вдовы, которая зашлась в безмолвном крике, как человечек на ворованной картине Мунка из подпольной коллекции генсека Андропова, вышел вон из адской палаты. В висках его пульсировала только одна мысль: «Кто теперь будет кормить поющего сома Никодима?»

Как он добрался до своего кабинета в здании облпрокуратуры, Артем не помнил — ощущение абсурдности происходящего было настолько острым, что он не удивился бы, будь перенесен туда с помощью гипноза или, скажем, телепортации. Так или иначе, но, очнувшись, он обнаружил себя сидящим за столом на собственном рабочем месте. Столешница была по-прежнему завалена криминалистической и оккультной литературой. Рука потянулась к Новому Завету. Книга Книг сама собой раскрылась ближе к концу — на Откровении Иоанна Богослова.