– Да.

– И как раз это тебя и отвлекло?

– Да, мы с ней разговорились.

– О чем, интересно? Ты ведь едва ее знаешь.

– О Хаксе. О будущей галерее. О моем творчестве.

– Понятно.

А вот и он – этот холодный, оскорбленный взгляд, который бросала на Рори мать всякий раз, когда чувствовала себя в чем-то ущемленной. Рори мысленно досчитала до десяти, не желая заглатывать наживку.

– То есть теперь ты обсуждаешь свою жизнь с малознакомыми людьми, вместо того чтобы поговорить с матерью?

– У нас с ней оказалось много общего.

Камилла закрыла дверцу шкафчика и застыла, уперев руки в бока.

– Как у вас вообще может быть что-то общее! Этой женщине уже, поди, за восемьдесят!

– Ей и близко нет восьмидесяти. И у нас действительно с ней много общего. Во время войны она потеряла того, кого любила. Водителя санитарной машины, который пропал без вести.

– Ох, Аврора…

– Она знает, что такое – слышать телефонный звонок и со страхом гадать, не тот ли это день, когда ты узнаешь, что твои молитвы остались неуслышанными. Она знает, каково это, когда разрывается сердце при виде того, как счастливы другие. И каково это – завалить себя работой, потому что не в силах больше оставаться наедине со своим горем. Она понимает, почему мне так необходимо открыть эту галерею. Ей даже понравилось мое творчество.

Камилла шагнула вперед, прихватив дочь ладонью за предплечье.

– Да что с тобой такое, Аврора? Я совершенно искренне начинаю за тебя бояться.

– Пожалуйста, не начинай опять…

– Да, опять. Ты говоришь… Я даже не знаю, как это понимать. Ты снова пропускаешь наш воскресный завтрак, лжешь мне, будто бы больна. Теперь ты толкуешь о своем якобы искусстве. Что я должна при этом думать? Ты бросила учебу, живешь, как отшельница. Тебя не слышно и не видно. Единственное, что тебе теперь интересно – это твоя галерея. И эта женщина, с которой ты вдруг решила подружиться. У меня такое чувство, будто я тебя больше не узнаю.

– А может, ты вообще никогда меня не знала?

Камилла широко раскрыла глаза:

– Как это – никогда не знала? Я же тебя растила!

– Нет, матушка, не знала! Ты придавала мне нужную форму – или пыталась придать. А теперь, когда я занялась тем, что мне действительно по душе, – ты меня вдруг больше не узнаешь! Вот в чем все дело. Не в моей учебе и не в пустом холодильнике. Дело в том, что я не та, какой ты меня хочешь видеть. Что мне не нравится то, что нравится тебе, и что образ жизни у меня не такой, каким привыкла жить ты. И тебя не волнует все то, что на самом деле важно для меня – потому что я не такая, как ты.

Камилла заметно напряглась:

– Иной раз мне кажется, что в тебе слишком многое от отца.

Ну конечно! Как же тут без него! У Камиллы любой разговор так или иначе в итоге сводится к отцу.

– Пожалуйста, можно не приплетать сюда папу? Я сама не знаю, на кого именно похожа. И почему вообще должна быть похожа на кого-то. Неужели я не могу просто быть собой?

– Разумеется, можешь. Я никогда не препятствовала тебе делать то, что тебе хочется.

– Не препятствовала? – вскинулась Рори. – Ну да, ты никогда не препятствовала. Но ты никогда и не стеснялась озвучивать свое мнение, стоило мне хоть чуточку отклониться от того шаблона, что ты мне заготовила. И по поводу того, как я одеваюсь. И каким занимаюсь спортом. Даже относительно тех людей, с которыми я общаюсь. Когда я тебе сообщила, что Хакс мне сделал предложение, ты спросила, не для того ли я ответила ему «да», чтобы только тебя позлить.

– Я твоя мать, Аврора. И я обязана тебя воспитывать, а также предостерегать от тех ошибок, что сама когда-то совершила.

– Мы что, снова сворачиваем разговор к папе?

Камилла опустила взгляд на свою левую руку с аккуратно нанизанными кольцами: обручальным, помолвочным и «кольцом вечности» с бриллиантовой дорожкой в три карата, которое выбрала за отца секретарша на двадцатилетие его брака. Прошло уже три года после смерти Джеффри Гранта, а Камилла по-прежнему их носила.

– В одну из прошлых наших встреч ты обмолвилась о моем брачном опыте, и это заставило меня задуматься. А может, я просто не создана для любви? Или для счастья? С некоторыми людьми, знаешь, такое бывает.

От этих слов Рори невольно нахмурилась. Трудно сказать, что именно она ожидала услышать от матери, – но уж точно не такое.

– Не создана для любви? Странно даже слышать такое!

Камилла с грустью улыбнулась.

– Странно – пока не задумаешься об истории семьи. Лоуэллы вообще не слишком-то славятся блестящими браками. – Она снова опустила взгляд на свои кольца, рассеянно крутя их на пальцах. Когда Камилла наконец подняла глаза на дочь, улыбка ее стала очень зыбкой. – Зато мы всегда прекрасно смотрелись в светской хронике, что на самом деле чрезвычайно важно. Или так, по крайней мере, постоянно говорила моя мать.

Теперь пришла очередь Рори удивляться словам Камиллы. Та редко заговаривала о своей семье и никогда – о матери. Даже уклонялась от этой темы, когда ее расспрашивали. А теперь – совершенно неожиданно – она сама ввернула свою мать в разговор.

– Ты никогда мне не рассказывала о своих родителях, о детстве и юности.

Камилла отвернулась, расставляя на кухонном шкафчике свежекупленные средства от простуды.

– А твоя мать, – настойчиво продолжила Рори, – была создана для любви?

– Нет, – легко и без малейших колебаний ответила Камилла. – Я так не думаю.

– Вы с нею вздорили?

– В смысле, как мы с тобою? Нет, мы вообще не пререкались. Никто не стал бы пререкаться с Гвендолин Лоуэлл.

Гвендолин. Рори несколько раз повторила про себя это имя, сознавая, как редко слышала его, пока росла.

– А почему никто ей не перечил?

– Потому что она никогда не ошибалась. Никогда и ни в чем. И горе тому, кто станет ей противоречить. Особенно это касалось моего отца. Он умер в сорок семь лет. От сердечного приступа. И я частенько думала: а вдруг он умер, чтобы уйти подальше от нее? Я, помню, так злилась на него, что он оставил меня с ней одну.

– Быть может, это сидит в генах? – задумчиво произнесла Рори. – Я имею в виду, что кто-то не создан для любви. Может, это передается от матери к дочери? Как голубые глаза или кудрявые волосы?

– Это работает совсем иначе, Аврора.

– Но ты же сама только что сказала: что Лоуэллы никогда не славились прекрасными браками. А что, если Хакс…

– Да ради всего святого, Аврора! Ты-то не Лоуэлл!

Рори удивленно уставилась на мать:

– Что?

Камилла на мгновение прикрыла глаза, на щеках у нее проступила пара красных пятен.

– Ты – Грант, Аврора. Аврора Миллисента Грант. Моя мать и ее… неспособность к любви… не имеют к тебе никакого отношения.

– Прости, я не хотела тебя так расстраивать.

Камилла провела ладонью по своим идеально уложенным волосам, расправила на груди блузку.

– И ты меня прости за резкость. Просто мои отношения с матерью… скажем, довольно сложные.

– Поэтому ты никогда со мной о ней не говорила?

– Я не говорила о ней, потому что не о чем говорить. Она платила за мою учебу, она знакомила меня с миром музыки и изобразительного искусства, она устроила меня в школу танцев, на курсы риторики, на уроки этикета. Она делала все, что от нее требовалось, – и ничего больше.

– Ты не сказала о родительской любви, – заметила Рори. – Тебя любили дома?

– Меня должным образом растили и пестовали, – сдержанно ответила Камилла. – Учили соответствовать тому положению, которое предоставляет мне в обществе фамилия Лоуэлл. Учили делать то, чего от меня ожидают, и быть именно такой, какой мне надлежит быть.

Что-то в том, как Камилла произнесла слово «предоставляет», покоробило Рори. Она уже начинала понимать, отчего ее мать так избегала в разговорах тему своей семьи.

– Ну а ты? В смысле, оправдывала их надежды?

– Почти что никогда.

От сказанного между ними повисло долгое молчание. Рори стояла, внимательно вглядываясь в свою мать. Так поразительно было обнаружить эту неожиданную щель в броне Камиллы – это больное место, саднящую рану детства, которая так до конца и не зажила. Возможно, они с матерью все-таки смогли бы найти общий язык?

– Мне очень жаль, – тихо произнесла Рори.

Камилла замотала головой, глаза ее омрачились от накативших чувств. Она явно глубоко страдала и изо всех сил старалась делать вид, будто это не так.

– Я не предполагала это обсуждать. Все это было очень давно, когда я была совсем еще ребенком. А маленькая девочка все воспринимает как серьезную драму. Пожалуйста, забудь, что я тебе сказала.

Рори колебалась: то ли настоять на продолжении разговора, то ли