Характерные для проамериканских симпатий взгляды высказывал, например, посланник в Сиаме (Таиланде) И. Г. Лорис-Меликов в письме к Бахметеву 15 февраля 1918 г.: «Лишь Америка может избавить нас от надвигающейся германской и всемирной кабалы и, главное, от собственного внутреннего нашего рабства. Только из Америки мы можем получить настоящий, крепкий цемент для спайки народностей Российского государства, тот самый сплав, который объединяет многочисленные национальности, составляющие САСШ». Но, пожалуй, наиболее активным сторонником интервенции выступал посол Франции Ж. Нуланс. Именно его «вербальная нота» стала одной из главных причин антисоветского выступления Союза защиты Родины и свободы Савинкова в июле 1918 г. Через посредство французского диппредставительства антисоветское подполье получало весной – летом 1918 г. немалые средства. В интервью «Вологодскому листку» 18 апреля 1918 г. Нуланс оправдывал, в частности, высадку японских воинских подразделений во Владивостоке невозможностью местных властей обеспечить «нормальную работу» торговых представительств Японии: «Заинтересованные лица обращаются к своим правительствам за защитой, которую местные власти, слабые и беспомощные, не в состоянии им гарантировать. Военные силы той нации, подданные которой подвергаются притеснениям, берут на себя труд восстановить порядок». «Если правительства держав Согласия когда-нибудь будут вынуждены к активным военным действиям, то они предпримут их только как союзники, без вмешательства во внутренние дела России, без задней мысли о каких-либо завоеваниях и с единственной целью защиты общих интересов, в полном согласии с русским общественным мнением. Они явятся для оказания сопротивления немецким захватным стремлениям на востоке Европы». Е[осле падения советской власти в Архангельске Е[уланс выступал перед членами городской думы и заверил собравшихся в незыблемости принципа «свободы выбора» государствами форм правления и национально-территориального устройства. Приветствовала интервенцию и российская общественность в Зарубежье. «Нужна немедленная военная интервенция всех союзников в Россию, во имя требований демократической, ясно, по-вильсоновски, сформулированной программы (имелись в виду т. н. «14 пунктов Вильсона». – В.Ц.)», – писал известный российский публицист В. А. Бурцев на страницах газеты «Общее дело» еще в октябре 1918 г. Такой была обобщенная позиция союзных России государств в 1918 г., в то время, пока в мире продолжались военные действия и существовала реальная опасность не только экономического, но и военно-политического сотрудничества Советской России со странами Четверного Союза. «Пангерманские» и «пантюркистские» планы в отношении Юга России, Прибалтики, Закавказья и Средней Азии побуждали страны Антанты действовать настолько активно, насколько это допускали технические возможности ввода воинских контингентов на территории бывшей Российской Империи.

Положение существенно изменилось после ноября 1918 г. Окончание военных действий в Европе по-иному поставило вопрос об интервенции. Если раньше на ввод войск Антанты смотрели как на помощь в восстановлении Восточного «антигерманского» и одновременно «антибольшевистского» фронта, причем интересы союзников и лидеров Белого дела во многом совпадали, то в условиях окончания Первой мировой войны надеяться на военную помощь можно было только в плане ее «ответного характера», «благодарности России» за «понесенные ею жертвы во имя общей Победы» в 1914–1917 гг. Но подобный альтруизм во внешней политике далеко не всегда был нормой. По оценке Черчилля, «перемирие и крах могущества Германии повлекли за собой полную переоценку ценностей в русском вопросе. Союзники вступали в Россию неохотно и рассматривали русский поход как необходимую военную операцию. Но война была кончена. Со стороны союзников потребовалось немало усилий для того, чтобы громадные запасы, имевшиеся в России, не достались германским войскам. Но этих войск больше уже не существовало. Союзники стремились спасти чехов, но чехи уже успели сами себя спасти. В силу этого все аргументы в пользу интервенции в России исчезли». В течение 1918 г. ни одно из антибольшевистских правительств не отличалось полнотой дипломатического представительства. На оккупированных немецкими, австро-венгерскими и турецкими войсками территориях не работали диппредставительства стран Антанты (функционировали лишь посольства стран Четверного союза). С конца 1918 г., в условиях тенденции к созданию единой антибольшевистской власти (Уфимская Директория и Российское правительство во главе с Верховным Правителем), возникала необходимость создания единого центра, представлявшего интересы России за рубежом.

С изменением внутри- и внешнеполитического положения в антибольшевистском движении не мог не измениться и статус дипломатических представительств. Совещание послов под председательством дуайена посольского корпуса М. Н. Гирса, автономно действовавшее на протяжении 1918 г., стало ориентироваться на связь с единым центром в России. По точному замечанию Г. Н. Михайловского, до октября 1917 г. Министерство иностранных дел «сохраняло как формальное единство, так и преемственность, несмотря на падение монархии». После октября 1917 г., «в эпоху Белого движения, за исключением первого года после октябрьской революции, дипломатическое ведомство находилось в тесной связи с правительствами как Колчака – Деникина, так и Врангеля и исполняло обязанности высшего правительственного органа в области международных отношений. С этой точки зрения, Белое движение всегда стремилось встать на путь государственно-организационно-территориальный, и за это время ни на один момент дипломатическое ведомство не теряло правительственного характера». Уфимская Директория, стремясь к подчинению себе всех антибольшевистских правительств, не оставила вниманием и дипломатию. 2 октября 1918 г. в российские посольства была отправлена телеграмма за подписью Н.Д. Авксентьева, в которой говорилось об образовании Временного Российского правительства, его преемственности от Временного правительства 1917 г. и о намерении установить единое представительство России в мировом сообществе. Глава Управления иностранных дел Российского правительства Ю. В. Ключников 29 ноября 1918 г. разослал в посольства телеграмму, в которой уведомлял (на основании правопреемственности от Директории) российских дипломатов об их статусе полномочных представителей единой Всероссийской власти. О приоритетах во внешней политике он рассказал в своем интервью газете «Правительственный вестник», вскоре после «омского переворота» (см. приложение № 2).

В преддверии ожидаемого окончания Первой мировой войны с запросом о едином представительстве на предполагаемой мирной конференции 12 октября 1918 г. к Деникину обратился глава управления иностранных дел Всевеликого Войска Донского, будущий донской атаман А. П. Богаевский. Ссылаясь на указания атамана Краснова, Богаевский предлагал созвать в Екатеринодаре или Новочеркасске совещание представителей «тех частей России, которые своими силами добивались самостоятельного существования». Но позиция командующего Добровольческой армией к этому времени определилась уже достаточно четко. Через два дня (14 октября) состоялось заседание Особого Совещания, на котором была принята первоначальная внешнеполитическая программа. В ней, в частности, говорилось о «единстве представительства России на мирной конференции, с исключением из него делегатов большевистских и тех территориальных образований, которые в своих основных принципах расходятся с целями Добровольческой армии». Предполагалось «аннулирование политических и экономических договоров, заключенных с Германией», «очищение Германией и ее союзниками русской территории в пределах границ 1914 г., включая и Финляндию», а также и Польшу. Особое Совещание допускало «занятие на русской территории, оккупированной ныне германо-австро-турецкими войсками, главнейших железнодорожных или иных важных в стратегическом отношении пунктов русскими частями или же – временно – войсками держав Согласия до момента сформирования достаточно сильных русских отрядов (это стало также обоснованием появления на территории бывшей Империи иностранных воинских контингентов. – В.Ц.)». В отношении Германии и ее союзников планировалось «немедленно приступить к обмену военнопленными», а эти страны не должны были «препятствовать каким бы то ни было способом водворению в России единого прочного строя».