за его стихотворные нескромности, мотовство, некоторую невоздержанность и распущенность в поведении…» (Черейскчй, 1989, с. 351.)

Общая характеристика личности

«Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног — но мне досадно, если иностранец, разделяет со мной это чувство».

А. С. Пушкин

«Самым характерным и ярким, что в его личности бросается в глаза, даже и не специалистам, так это — резкая неустойчивость его психики, имеющая ярко выраженную цикличность смены настроения, далеко выходящая за пределы нормальной ритмичности настроений обыкновенных здоровых людей». (Минц, 1925. с. 31.)

[Лицейский период] «Пушкин, с самого начала, был раздражительнее многих и потому не возбуждал общей симпатии: это удел эксцентрического существа среди людей. Не то чтобы он разыгрывал какую-нибудь роль между нами или поражал какими-нибудь особенными странностями, как это было в иных, но иногда неуместными шутками, неловкими колкостями сам ставил себя в затруднительное положение, не умея потом из него выйти». (Пущин, 1989, с. 43.)

[Из воспоминаний М.А. Корфа] «В лицее Пушкин решительно ничему не учился, но, как и тогда уже блистал своим дивным талантом и, сверх того, начальников пугали его злой язык и едкие эпиграммы, то на его эпикурейскую жизнь смотрели сквозь пальцы… Вспыльчивый до бешенства, вечно рассеянный, вечно погруженный в поэтические свои мечтания, с необузданными африканскими страстями, избалованный с детства похвалою и льстецами, Пушкин ни на школьной скамье, ни после, в свете, не имел ничего любезного и привлекательного в своем обращении». (Вересаев, 1990, т. 2, с. 78–79.)

«В лицее он превосходил всех в чувственности, а после в свете предался распутствам всех родов, проводя дни и ночи в непрерывной цепи вакханалий и оргий. Должно дивиться, как здоровье и талант его выдержали такой образ жизни, с которым естественно сопрягались и частые гнусные болезни, низводившие его не раз на край могилы. Пушкин не был создан ни для света, ни для общественных связей, ни даже, думаю, для высшей любви и истинной дружбы. У него господствовали только две стихии: удовлетворение плотским страстям и поэзия, и в обеих он — ушел далеко». (Бурсов, 1974, с. 125.)

«Далее, по окончании Лицея, в Петербургский период, т. е. в промежуток 1819—20 гг. этот размах возбуждения все более и более возрастает. Здесь в связи с крайней степенью возбуждения связывается самый разнузданный разгул, разврат, цинический и извращенный сексуализм, агрессивное поведение и столкновение со своей средой. Этому сильному размаху возбуждения следует сильный приступ депрессии в 1820 г., который длится полгода. Вместе с этим творческая бесплодность. Затем новый приступ возбуждения дает Кишинейский период, где кривая возбуждения достигает предела. Разгул, разврат, драки, скандалы, агрессивность, Дуэли, повышенный и извращенный сексуализм и проч, характеризуют также этот период. С этого момента начинают развертываться новые элементы шизоидного характера, бывшие до сих пор не так развитыми». (Минц, 1925, с. 44.)

«Он сразу попал в положение кинозвезды и начал, слегка приплясывая, жить на виду у всех… “Сведения о каждом его шаге сообщались во все концы России, — вспоминает П.А. Вяземский305. — Пушкин так умел обстанов-ливать свои выходки, что на первых порах самые лучшие его друзья приходили в ужас и распускали вести под этим первым впечатлением. Нет сомнения, что Пушкин производил и смолоду впечатление на всю Россию не одним своим поэтическим талантом. Его выходки много содействовали его популярности. И самая загадочность его характера обращала внимание на человека, от которого всегда можно было ожидать неожиданное”. Такая, немного сомнительная, известность не могла — уже вторично — не отразиться на личности Пушкина… “В самой наружности его, — примечали современники, — было много особенного: он то отпускал кудри до плеч, то держал в беспорядке свою курчавую голову; носил бакенбарды большие и всклокоченные; одевался небрежно; ходил скоро. Повертывал тросточкой или хлыстиком, насвистывая или напевая песню. В свое время многие подражали ему…”» (Терц, 1992а, с. 402–403.)

Эпиграмма С.С. Соболевского (1834 г.): «Здорово, новый камер-юнкер! / Уж как же ты теперь хорош: / И раззолочен ты, как клюнкер301’, / И весел ты, как медный грош».

[Характеристика кишиневского периода (1820–1823), сделанная П.В. Анненковым307] «С самого начала Пушкин становится подвержен частым вспышкам неудержимого гнева, которые находили на него по поводу ничтожнейших случаев жизни, но особенно при малейшем подозрении, что на пути к осуществлению какой-либо более или менее рискованной затеи встречается посторонний, мешающий человек. Самолюбие его делается болезненно чутким и раздражительным. Он достигает такого неумеренного представления о правах своей личности, о свободе, которая ей принадлежит, о чести, которую она обязана сохранять, что окружающие, даже при самом добром желании, не всегда могут приноровиться к этому кодексу. Столкновения с людьми умножаются… Подозрительность его растет; он видит преступления против себя, против своих неотъемлемых прав в каждом сопротивлении, даже в обороне от его нападок и оскорбительных притязаний. В такие минуты он уже не выбирает слов, не взвешивает поступков, не думает о последствиях». (Бурсов, 1989, с. 357–358.)

«В 1825 году снова появляется резко угнетенное настроение, тоска и разорванность со светом. С каждым годом приступы меланхолии делаются все чаще и чаще, но и в то же время теряют тот характер чисто эмоциональных депрессий, а скорей принимают характер шизоидной скуки и замкнутости.

В 1827 году он стал избегать людей, в обществе бывает редко… Женитьба не улучшила состояния поэта; в 1835 году характер его резко меняется, он стал подозрителен и желчен. Вскоре все стали замечать, что Пушкин сделался каким-то ненормальным». (Минц, 1925, с. 44.)

«“ Цели нет передо мною. / Пусто сердце, празден ум, / И томит меня тоскою / Однозвучной жизни шум.” Переходы от порыва веселья к припадкам подавляющей грусти происходили у Пушкина внезапно, как бы без промежутков, что обусловливалось, по словам его сестры, нервной раздражительностью в высшей степени. Он мог разражаться и гомерическим хохотом, и горькими слезами, когда ему вздумается, по ходу своего воображения, стоило ему только углубиться в посещавшие его мысли. Не раз он то смеялся, то плакал. Когда олицетворял их в стихах… Нервы Пушкина ходили всегда, как на каких-то шарнирах, и если бы пуля Дантеса не прервала нити его жизни, то он немногим бы пережил сорокалетний возраст». (Павлищев, 1890, с. 156.)

«Если б он жаждал крови врагов… А ведь он хотел крови друзей. Он мог с таким же успехом