— А с чем вы можете работать?

— С деревом и с камнем. Мы много чего умеем делать. К несчастью, часовня, над которой мы работали, сгорела...

Стоявший рядом грузчик шепнул, едва разжимая губы:

— Лучше вам вернуться туда, откуда пришли, если не хотите оказаться на соломе в каземате... Вчера каменщики собора Парижской Богоматери и Храма попытались освободить осужденных. Многих убили, а сегодня утром мессир де Ногаре начал охотиться на тех, кто сбежал... Так что не советую вам здесь оставаться!

Словно следуя его совету, Эрве и Оливье быстро отошли в сторону, но не стали возвращаться, а направились к Гревскому порту. То, что они узнали, было очень тревожным, хотя в глубине души они готовились к столь резкой реакции со стороны людей короля. Именно поэтому надо было точно уяснить степень опасности и увидеть собственными глазами, что происходит. И они увидели...

Подойдя к Шатле, они заметили, что сержанты ведут нескольких человек, среди которых был каменщик по имени Гобер, — Оливье видел его много раз на строительстве собора Парижской Богоматери и во время ночных собраний у Матье. Руки у него были связаны за спиной, через шею перекинута веревка, за которую его тащили. Он прилагал яростные усилия, чтобы освободиться, и кричал во всю мощь своих легких:— Посмотрите на правосудие короля Филиппа, люди добрые! Тамплиеров он уничтожил, а теперь желает убить тех, кто строит ваши церкви!

Сержант изо всех сил дернул за веревку — слава богу, что это была не петля! — и он рухнул на землю, разбив нос в кровь. Два его товарища, связанные таким же образом, молчали; они шли, понурив голову, явно удрученные случившимся с ними. Сержанты заторопились: протолкнули пленников под темный свод тюрьмы. Народ роптал. Кто-то крикнул:

— Разве люди не имеют право защищать тех, кто им платит и дает жить? С утра на стройках никого нет, и все рабочие, кого не успели схватить, разбежались...

— Да ведь платит уже давно не Храм! — возразил другой голос. — За собор Парижской Богоматери платит епископ и капитул!

— Все равно знание исходит от Храма...

Едва начавшийся диалог прервался. Боясь мятежа, прево отдал приказ лучникам рассеять толпу. Из ворот появилась примерно дюжина молодцев с луками, готовых стрелять. Люди торопливо разошлись. Остался на месте только слепой нищий, который обычно сидел на ступеньках холма с распятием у входа в Апо-Пари[222]. Сейчас он гнусавым голосом возносил молитвы за узников. Должно быть, зрение он потерял не полностью — если вообще терял, — ибо плошку свою он протянул ровно в тот момент, когда два друга прошли перед ним, и стал умолять их о милосердии во имя райских святых.

— У меня ни одного лиара, бедняга! — вздохнул Эрве.

Оливье, которому работа скульптора приносила некоторый доход, — при том, что Матье с величайшим трудом добивался, чтобы он взял деньги, и напоминал о будущих тяжелых днях, потому что Храм запрещал своим рыцарям иметь какую-либо собственность! — вытащил из кошеля монетку и вложил ее в ладонь нищего, который задержал его руку в своих и начал с улыбкой ее ощупывать:

— Ты человек, работающий с камнем, как, наверное, и твой друг. Вам нельзя здесь задерживаться. Час назад по приказу короля на перекрестках прокричали, что разыскивается живым или мертвым мастер Матье де Монтрей. Его опознали во время попытки освободить тамплиеров...

— А мы тут при чем? — спросил Эрве. — Мы двое...

— Не утомляй себя! Ты сам знаешь, что я прав. Я часто хожу просить милостыню к собору Парижской Богоматери. Все работники меня знают, но и я знаю их! А особенно Матье! У него большое сердце, и он добрый товарищ... Если вы его встретите, скажите, чтобы он уходил... как можно дальше...

Ограничившись этим предупреждением, странный слепец вернулся на свой холм с распятием, затянув унылую жалобную песнь...

— Что будем делать? — спросил Эрве.

— Надо все рассказать своим. Дальше можно не ходить.

И они направились к своему убежищу.

***

По другую сторону Сены еще одна живая душа терзалась такой же тревогой, как Матье и его близкие. Хотя Бертрада отказалась смотреть на казнь из Нельской башни и затворилась в своей комнате вместе с Од, потрясенной мыслью, что тамплиеров собираются сжечь, она узнала обо всем, что произошло на Сене. Ее друг, толстяк Дени, не упустивший ничего от невиданного зрелища, обо всем рассказал ей уже на рассвете.

Но тревога ее обратилась в ужас, как только она услышала, что глашатай, подошедший вплотную к башне, возвестил, что ее свояка разыскивают живым или мертвым. Ужас она испытала не за себя, ведь она, в конце концов, была всего лишь сестрой его жены, а за Од. Король обычно не преследовал жену и детей осужденного — разве только сыновей, если по возрасту они могли считаться соучастниками! — однако позиция девушки при особе будущей королевы Франции была серьезно скомпрометирована. Ее могли выбросить на улицу, и она бы не знала, куда идти, если только Бертрада не уйдет вместе с ней. Или еще хуже: мерзкий Ногаре мог воспользоваться ребенком, чтобы выманить из норы отца, если тот, конечно, сумел добраться до этой норы, ведь Плуабо в своем рапорте упомянул, что ему удалось ранить мастера. Гипотеза вполне правдоподобная, поэтому Бертрада решила, что лучше всего упредить события и попросить королеву Наваррскую отпустить их с Од из дворца.

Маргариту она застала еще в постели. Та пребывала в превосходном настроении, и Бертрада знала, почему: принцы оставались во дворце Сите, чтобы присутствовать при казни, а затем на последующем совете. Бланка тут же явилась составить компанию кузине ночью и отправилась с ней в Нельскую башню.

Развалившись на парчовых подушках и шелковых простынях, Маргарита, распустив свои великолепные черные волосы, рассыпавшиеся по обнаженным плечам, с задумчивым видом пила молоко и грызла печенье. Должно быть, мысли ее не были лишены приятности, что подтверждали легкая улыбка на пухлых губах и темноватые круги под черными глазами. Она легко согласилась принять Бертраду для личной беседы. Впрочем, мадам де Курсель удалилась без дополнительных напоминаний, поскольку сразу заметила встревоженное лицо служанки.

— Ну, моя добрая Эмбер, что у вас такое? — спросила Маргарита, которая, погруженная в собственные думы, не обратила на это внимания.

— Мадам, я прошу королеву отпустить меня и мою племянницу Од. С сегодняшнего дня.

Молодая королева вздрогнула и на сей раз